Вадим Максимов
Книга Лемана заставляет задуматься, разобрать и разъяснить тот реальный процесс, который происходит в современном театре. Леман встряхнул наше сонное театральное царство. По некой инерции все театроведы и некоторые режиссеры прочитали его всемирно известную книгу.
Леман оценивает то новое качество, которое приобретает театр в последние десятилетия XX века, когда пьеса — лишь повод для спектакля, когда текст не играет существенной роли, когда классический материал становится основой бесконечного обыгрывания и разрушения бытовых и культурных штампов. Таким образом, на первый план в спектакле в эпоху постмодернизма выходит сам акт творения актера (иногда и режиссер включается в действие) и сотворчество зрителя в рамках определенной импровизации. Это — в отличие от театральных моделей модернизма, которые предполагают целостность художественного стиля, сформулированную позицию и четкую концепцию реальности, соотносимой со сценой.
Современный театр расширяет пространство, стремится за границы собственно театральной специфики. По аристотелевскому закону театр включает все «средства» и «способы» мимесиса. Современный театр дополняет разрушение рампы, отказ от единства действия. Российское (постсоветское) театральное пространство строится по принципам канона. Канон имеет варианты. От «назад к Островскому» и «Станиславский — наше все» до «новой новой драмы», представляющей собой безрежиссерский и обытовленный вариант того же самого психологического театра.
Посыл Лемана, продемонстрированный в его встречах с публикой (думаю, не только нашей): все есть театр, любое театрализованное произведение самоценно и интересно.
Как любой теоретик чего-либо, Леман выдвигает понятие новое и универсальное — постдраматизм. Главное противоречие в его аргументации в следующем: он описывает специфику современного театра и одновременно говорит о посттеатральности в античном театре и в любом театре. Рассматривая то или иное произведение, Леман не выявляет его художественного значения, а находит в нем элементы постдраматизма. Отсюда основное свойство введенного им понятия — его безбрежность. Если мы вспомним нашумевшую книгу французского политика и философа Роже Гароди «О реализме без берегов», которая возбудила Европу в 1963 году, то аналогия будет очевидной. Критиковали книгу Гароди и приверженцы реализма (не все подходило под узкие художественные и идеологические критерии), и деятели авангарда (критерии реализма не определяли значение выдающихся современных произведений).
Леман находит черты постдраматизма в спектаклях Т. Кантора, П. Штайна. Р. Уилсона. Эти черты — отсутствие фабулы, отсутствие действия. Но это не соответствует фактам! Фабула у Кантора и Уилсона перестает быть литературной, но она есть всегда. Действие строится на борьбе фабулы и сюжета, только их сложнее сформулировать критикам. Но это уже проблема критиков. Штайн всегда опирается на литературу. При этом его спектакли самостоятельны. «Действие» со времен символизма перестало пониматься как столкновение очевидных противоборствующих сил, воль или мировоззрений на сцене. Очевидно, что Леман подразумевает «действие» в духе каменного XIX века. От такого действия и правда отказались. Причем довольно давно.
Объявление всего — театром вызывает справедливое неприятие этой позиции другими выдающимися теоретиками. С точки зрения Ю. М. Барбоя, описываемые процессы имеют место, но не относятся к театру. Здесь возникает законное желание определить границу, на которой кончается театр и начинается паратеатр, недотеатр, посттеатр. Думается, что истина где-то посередине между позициями двух великих теоретиков современности. Границы театра необходимо определять, как необходимо определять законы, которым этот вид искусства отвечает. Но границы эти непрерывно меняются во времени. Остается сущность, а формы рождаются новые.
Провозглашая, что театр был всегда постдраматическим, Леман утверждает, что литературоцентризм присущ только театру XIX века. Это не так. «Литература» в синкретическом театре времен Аристотеля полностью определяла спектакль. Потому что среди шести элементов театра определяющий — фабула (мифос). Потому что Аристотель указывает: сценическое воплощение может мешать тексту. Вся античность проходит под знаком текста. В ренессансных Испании и Англии при всей зрелищности сценических форм достоинства спектакля определялись литературным содержанием. А в начале XVII века первостепенность литературы была официально закреплена Академией Ришелье как главной законодательницей европейской культуры. Эта монополия рухнула только с приходом режиссерского театра, и установились законы сцены, которые теперь сформулированы и адаптированы Леманом. Массовое восприятие книги обусловлено очевидностью ее общих установок.
Леман, как и многие другие теоретики, отвергает понятие постмодернизм, однако именно оно дает возможность разграничения критериев театра. Постмодернистский проект театра строится на взаимодействии сценического текста и комментария к нему («Жизель» Матса Эка, «Смерть в Венеции» Т. Остермайера, спектакли АХЕ). И здесь нет ухода за пространство театра. Есть его расширение.
Полагаю, всякая теория театра должна предлагать критерии, по которым определяется принадлежность явления к театру, и критерии художественного достоинства произведения.
Леман выявляет наличие постдраматических черт, но наличие или отсутствие черт не определяет ни эстетику, ни содержание, ни общественное значение, ни любой другой уровень постановки. Та же беда была со структурализмом: мощнейший инструмент анализа произведения не давал способа оценки его художественного значения. Та же беда у всей современной художественной критики: аргументация есть, а оценка дается по принципу «нравится — не нравится».