Павел Руднев
Ханс-Тис Леман в этом всемирно признанном труде говорит о появлении нового этапа в развитии театра — в конце XX века меняется тип театра, тип коммуникации между сценой и зрителем, между автором и зрителем, между автором и создателями спектакля. Спустя много веков театр пытается отойти от аристотелевской модели взаимоотношений «сцена — зритель».
Это крупная, серьезная книга, написанная прекрасно образованным, эрудированным специалистом, для которого театр — его страсть, предмет самого пристального и пристрастного изучения. У немецкого профессора Лемана в прошлом огромный опыт изучения не только современного театра, но и сценической практики Бертольта Брехта и Хайнера Мюллера, а также японского театра. Очень важно, что эта книга не пророчество о будущем, как, наверное, думают многие, а результат проницательных наблюдений за уже существующим театром. Леман не натягивает свою концепцию на историю театра, а обозначает процессы, которые существуют давно, впервые называет то, что ранее не имело названия. Это не фантастика, не прогноз, не пожелание, не наказ, это констатация фактов. На самом деле вы уже давно живете в диалоге между драматической и постдраматической эпохами театра. Интересно, что концепцию постдрамы Леман логически и терминологически выводит из театральной практики Брехта и Мюллера, Арто, Кантора и Гротовского, не делая постдраму внезапно нахлынувшей модой, а именно логически выстроенной неизбежностью развития антиаристотелевской ветви Бертольта Брехта, сформированной в результате отказа от удвоения реальности в психологическом театре. Также интересно, что структура книги нелинейная. Это набор хаотически собранных эссе о различных явлениях театра, в которых Леман всякий раз может выйти, а может и не выйти на свою любимую мысль. И эта эссеистическая структура книги, а не сугубо научная (при всем ее научном аппарате), делает ее еще менее дидактической и назидательной, как казалось ранее. Это, по сути, записки театрального путешественника, примечающего то там, то тут приметы нового.
Коротко — в чем суть идеи Лемана. В идее кризиса интерпретационной режиссуры, режиссуры, которая базируется на трактовке готовой пьесы. Драматический театр построен на мимесисе (подражании, дублировании реальности), он воздействует на зрителя путем узнавания зрителем житейских ситуаций, идентификации с героем и катарсисом, прозрением как результатом этой идентификации. В постдраматическом театре театр отказывается от литературы как цемента, основы театрального действия. Театр для создания собственной композиции перестает пользоваться структурой литературного произведения. То, о чем мечтали теоретики и практики театра XX века Ежи Гротовский и Антонен Арто, — чтобы театр перестал зависеть от литературы, обрел свой собственный голос — свершилось в идее постдраматики. Причем Леман проводит ниточку к постдраматическому театру из практик послевоенного театра Бертольта Брехта и Хайнера Мюллера, у которых разрушается фетиш актерского перевоплощения как основы театральной игры, вместо театра переживания является театр-ревю, театр-панорама, торжествует идея актуального политического или социального театра с литературным монтажом, непременной актуализацией классического наследия.
Основой постдраматического театра является мысль о том, что театр перестает «обслуживать» литературу, подменять свои композиционные приемы законами построения словесного текста. Театр перестает быть текстологическим, текстоцентрическим (в этом еще одно проявление конца эпохи Гуттенберга), становится близким идее театра как пейзажа. Употребляя образ из поэзии Бодлера, Леман говорит о том, что слово должно быть «прохожим» в устах артиста. Драматург заставлял театр быть логичным, линейным. Литература давала структуру — не только композицию, но и структуру общества, миропонимания, экстракт исторического процесса. Сегодняшний мир, как и сегодняшнее искусство, устал воспринимать реальность как закономерность, вместо геометрический идеи миропостижения пришли идеи структурированного хаоса, волновая теория. Поэтому драматургия с ее линейным, систематическим построением во многом мешает развиваться идее театра как энергообмена, бесструктурной, бессистемной композиции. Вместо линейных структур (от завязки к развязке) включаются последовательные системы, широкоохватные, полиперспективные. В театре включаются совершенно иные механизмы коммуникации — не через текст. Леман также дает такую схему: уход от театра-story (истории) к театру-game (игре). Кроме того, довольно важным итогом книги становится представление о том, что актерское мастерство перестает в постдраматическом театре быть исполнительским искусством, актер в такой структуре возвышается до автора. Движение от репрезентативности к презентации.
Ключ к различию между «драмой» и «постдрамой» — в различии методов паратаксиса и гипотаксиса, методов соединения сложносочиненных структур (Леман чаще всего берет приметы либо из театра XX века, либо из античности). Постдраматический театр Леман рифмует с деиерархизацией выразительных средств, с концепциями Гертруды Стайн о «пьесе-пейзаже» и ее же концепцией «отложенного восприятия» в театре (то есть в театре изображаемое в данный момент и мыслимое нами несинхронны), а также с живописным каноном Брейгеля. Также удивительны размышления Лемана о связи между театральным восприятием и восприятием спортивного состязания — кто бы думал, что отсюда также можно черпать материал для размышления.
Книга Лемана — это плод невероятного, обезоруживающего интеллектуализма. Надо сказать, что в России в таком русле и в такой многослойности никто о театре не думает (даже в академической среде). Школа театральной теории, ветвь театроведения как теории театра несколько поиссохла в России. Но дело не только в этом. Ханс-Тис Леман дает еще и урок восприятия театра: не через морализм и нравственный вопрос, национальные традиции или систему импрессионистических впечатлений, а через парадоксальное, прихотливое движение театральной формы. Слежение за движением формы театра, формальный анализ — эта ветвь театральной науки у нас менее всего развита и, судя по климату эпохи, может в ближайшее время не развиваться вовсе.