Екатерина Богопольская

         В Центре Помпиду с ноября месяца проходит выставка одного из самых значительных современных французских художников Кристиана Болтански «Faire son temps». В рамках выставки в течение трех январских дней в подземном паркинге музея показывали перформанс «Яма» (совместно c Оpéra Comique ). «Яма» (в смысле оркестровая) – иммерсивная опера, или акция, или тотальная инсталляция, столь дорогая сердцу Болтански, которую он создал со своими постоянными соавторами, композитором Франком Кравчиком и художником по свету Жаном Кальманом (в таком составе они уже работали для инсталляции «Pleins jours» в Châtelet в январе 2005 и в 2016 в Оpéra Comique), оказалась событием столь значительным, что в последний день, несмотря на продолжающиеся в Париже забастовки, зрители часами стояли, чтобы попасть внутрь Бобура (Beaubourg), как обычно называют музей парижане.

Уже и раньше Кристиан Болтански (Christian Boltanski) заявлял, что его инсталляции сравнимы с музыкальными партитурами. Посетители выставки в Центре Помпиду, несомненно, удивятся откровенной театральности произведений художника – речь идет не только о такой работе как «Театр теней», в которой мастер предложил так сказать чисто сценическую трактовку своей главной темы, смерти и тщетности всего живого.

Но столь разительно театральны и подсветки лиц в бесчисленных вариациях на тему реликварий и хранилища мертых или бесконечно повторяющийся ритуал отхаркивания не то кровью, не то киноварью в короткометражке «Кашляющий человек»(1969), с которой начинается выставка. И пустые пальто на деревяшках («Брать слово»2005), вопрошающие посетителей, вам было страшно, в конце экспозиции. Вернее будет сказать в ее развязке, ибо сам художник сравнивает эту инсталляцию с лимбом, тогда как финальные видеоинсталляции Animitas – с просветлением и жизнью после смерти (цикл фильмов «Animitas», над которыми Болтански работает несколько десятилетий, связан с импровизированными алтарями, которые чилийцы устанавливали в память о жертвах диктатуры Пиночета. У Болтански это 800 японских колокольчиков, укрепленных на металлических стержнях, воткнутых в землю. Две работы из этого цикла заключают выставку: одна, черно-белая Animitas Blanc, колокольчики среди снегов, на Севере Квебека, другая, цветная – посреди чилийской пустыни Атакама).

Так что в какой-то степени «Яма» смотрится и как продолжение, и как апофеоз выставки. Поскольку это тотальная инсталляция, зритель задуман как неотъемлемый участник перформанса. Чем сегодня уже никого не удивишь (как мы помним еще из Кабакова, зритель должен входить в инсталляцию, как на сцену театра). Настоящее новшество эксперимента, как объясняет композитор, Франк Кравчик (Frank Krawczyk), в другом: в замысле изначально заложено множественность точек зрения и восприятия музыки.

Партитура написана для голоса сопрано (Карен Вурч, Karen Vourc’h), 32 хористов (ансамбль Accentus), 6-ти фортепиано, ударных, двух электрогитар, соло виолончели в сопровождении 12-ти других виолончелей. Композитор говорит, что такой расклад – соло виолончели, которое поддерживают еще двенадцать двойников и отзвуков, сродни многократно повторяющемуся образу на картинах Уорхолла, и такая трактовка музыкальной темы в традиционной опере невозможна. Особенность, как считает Франк Кравчик, и в том, что такое построение оперы позволяет каждому создать собственный угол слушания внутри этой партитуры. Подобно посетителю выставки, зритель свободен перемещаться в свойственном ему ритме, он может приблизиться к инструменту, отойти далеко, то есть изолироваться от какого-то звучания, например, что невозможно в традиционном оперном театре. И партитура написана как раз так, чтобы позволить эти множественные возможности слушания, каждый из которых будет незаконченным и несовершенным, и без всякого навязанного извне контроля.

У перформанса «Яма» нет ни конца, ни начала, и можно войти и выйти когда угодно, хотя условно внутри существует музыкальный цикл из 50 минут, а все действо длится приблизительно 3 часа. Итак, вы входите в огромное затемненное пространство настоящего подземного паркинга (5 000 m2), здесь и там прорезаемое светом яркими холодных прожекторов. Своего рода чрево, то ли знаменитого музея Бобур, то ли какого-то невиданного монстра. Выход из бытового звучания жизни внутри зачарованного пространства (световая партитура от Жана Кальмана, Jean Kalman). Яма (имеется в виду оркестровая), но где музыканты смешались со зрителеми и играют без дирижера. Зрители бродят посреди музыкантов и их инструментов, которые разбросаны по всему пространству, ведомые голосом (голосами) и таинственной игрой света и теней – на расположенных при входе и выходе белых занавесках, какие так любит использовать Болтански, отпечатываются силуэты посетителей, и эти мелькающие тени, под направленными проекторами Жана Кальмана, тоже становятся частью действа. Иногда на занавесы еще и проецируются черно-белые кадры зимнего пейзажа за окном (из инсталляции на выставке в Бобуре), и тогда создается мимолетное ощущение, что мы присутствуем также на съемках фильма.

Общее ощущениe – тревоги, опасности, одновременно что-то необъяснимо притягательное, мерцание тайны. Мрачный церемониал заблудившихся посетителей, подобных блуждающим душам, и они то и есть полноправные участники этой оперы новой формы, совместо с музыкальными инструментами, голосами, со странным, словно обрушившимся потоком звуковых эффектов, грохотом разного рода – то удары цепей о металлический ящик, который время от времени производила девушка справа от меня, или оглушительный звук от топора, которым стучали по гигантскому металлофону где-то в глубине.

В разных концах зала застыли четыре машины с зажженными фарами, внутри подсвеченных кабин – хичкоковские странно жутковатые персонажи. Лица скрыты под легкой вуалью, своего рода рисованной маской, так что кажется, у персонажей появляется второе лицо, смещенное, как на картинах Френсиса Бэкона. Взаимоналожение персонажей создает двоящуюся реальность. Фигуры слегка касаются друг друга, их движения напоминали замедленный балет рук. И эффект отсутствия/присутствия, как в инсталляциях с пустыми пальто или в представленном на выставке триптихе «Вероники» (1996). Вхождение в пространство – как медитация. Ожидание события. Все наполнено этим ожиданием. Происходит вхождение постепенное в это пространство, в эти голоса. Они откуда-то появляются (певица и другие исполнители одеты также, как и все зрители, и их присутствие в толпе неразличимо), доходят до крещендо, отзываются во всем пространстве через массу хористов, и так до полного исчезновения.

Волнообразные хождения зрителей составляют часть замысла. Голоса и звуки возникают из разных точек, волнующий голос сопрано словно притягивает к себя зрителей, которые начинают следовать за ней, пока голос не стихнет. Текст – короткие отрывки из разных опер, на французском, немецком,английском, – в отрывке, который видела я, на музыку были положены поэмы Лорки. Но слов все равно не разобрать, это голосовые вибрации удивительной красоты и энергетики. К финалу все, и толпа хористов, и музыканты, и фигуранты из авто, постепенно покидают зал. Как парафраз видеопрекции «Пассаж»(2019), представленной на выставке, в которой снятые со спины люди постепенно исчезают из поля зрения. Эфемерность театрального представления совпадает с эфемерностью самой жизни – одна из любимых тем Кристиана Болтански/