groovy_chickk

 Одно из самых ярких музыкальных впечатлений этого года!
Самая последняя опера Бенджамина Бриттена оказалась моей первой из всего творчества композитора.
Музыка меня заставила забыть обо всем. Очень красиво и не обычно, но воспринимается легко.
Постановка английской национальной оперы оказалась приятным сюрпризом, визуальное наслаждение. Все очень тонко, умно, но при этом понятно.
Вся опера сделана на контрастах, западной и восточной музыки, вокала и балета.
Какое замечательное совпадение, что в предыдущем посте про музыку я писала про гамелан (оркестр с острова Явы в Индонезии).
 
После Дебюсси музыка Гамелан вдохновляла и других композиторов.
Бенджамин Бриттен в 50-е годы две недели провел в Индонезии, и как и Дебюсси когда-то, был покорен звучанием этой музыки.
В опере - переплетение двух тем, темы писателя Ашенбаха (который приехал в Венецию в поисках творческого вдохновения) и юного Тадзио (красотой и совершенством которого писатель был очарован, и в которого безумно влюбился).
Тадзио (а также дети вокруг, его сестры и друзья) - это гамелан.

Но наша постановка была намного более красивая, и я бы даже сказала, стильная. чем на этом ролике.
Действие происходит в Венеции, 1910-е-1920-е годы наверное, в костюмах, декорациях - belle epoche.
Но то здесь, то там, например, в фасонах женских шляпок или строении пляжных домиков-раздевалок, мне виделось далекое, восточное...
То ли это воображение уносилось, вместе с музыкой гамелана, то ли это так было задумано постановщиком, не знаю.
Из исполнения особенно запомнился тенор John Graham-Hall (главный герой, писатель Ашенбах). Партия у него сложная, много речитативов.
Еще очень интересно было послушать countertenor. Это короткая партия, голос Аполло, который слышится писателю. Исполнял Tim Mead.
Я наверное впервые countertenor на сцене слышала.
Ну и балет.
Мальчик Тадзио не поет. Он только танцует. Очень умно придумано. Танцем передается и физическое совершенство мальчика (которое привело к страсти и погибели влюбленного писателя), а также создается контраст двух героев, двух разных миров.
Какая интересная опера!
Сочиняя новую оперу «Смерть в Венеции», композитор Бенджамин Бриттен обращается за советом к своему старому другу и бывшему коллеге, поэту Уистену Хью Одену. Это их первая (и вымышленная) встреча за последние 25 лет, и на ее протяжении Бриттен и Оден обсуждают вопросы искусства, излагают свои взгляды на жизнь, поэзию и музыку.

Аннотация мало соответствует спектаклю. Про поэзию и музыку там как раз очень мало. Про высокое ничего нет. Очень много про личную жизнь и ее грязную сторону. Про самое низменное. Тема «Смерти в Венеции» подана в самом пошлом, даже похабном ключе. Тема Просперо и Калибана вывернута так, что Просперо оказывается значительно гаже Калибана.

Очень интересно смотреть, как из сора репетиции, из споров с автором, из актерских штампов и комплексов рождается спектакль.
А «не ведая стыда» копаться в грязном белье – не интересно и даже противно. Нам показали, как Оден мочится в раковину и принимает мальчика-по-вызову, нам рассказали как Бриттен присаживался на ванну к мальчикам. Один совсем опустился и человеческий облик потерял (при этом ощущает себя Просперо), другой еще держится в рамках приличий. Но ведь мы же их не за это любим?

Впрочем, музыку Бриттена я не люблю, а стихов Одена не читал. Любви нет, но в любом случае остается интерес к людям искусства, к личностям.

Полюбите их черненькими? Сначала с черным пятнышком (не будем стыдливо умалчивать, не будем закрывать глаза), а потом только про черное пятнышко, закрыв глаза уже на все остальное. Это называется "честность".
Это дорога в никуда. Западное искусство давно этой дорогой идет, снимает одно табу за другим. Долой стыд!
Дозу приходится все время увеличивать. Стыда все меньше и вот уже совсем не осталось, всё дозволено, а честности все больше. Зачем такая честность?

Тут можно кинуть реплику в сторону и повторить любимую мысль М.Давыдовой о безнадежной отсталости русского театра.
Да, похоже еще не родился тот «богомолов», что выведет в таком ключе на нашу сцену скажем Бродского и Шнитке.

Главная линия спектакля (тема ядра, спектакля в спектакле) – встреча «Просперо» и «Ашенбаха» показала нам, что к концу 20-го века оба они опустились и протухли.

Интереснее оказывается «Калибан» (мальчик-по-вызову), с ним в спектакль входит тема второстепенных героев истории, малозаметных, лишенных права голоса (тема «Розенкранц и Гильденстерн мертвы»).

А еще интереснее – главная тема оболочки, линия, которую ведет персонаж эпизодический - второй режиссер и которая поначалу совершенно незаметна, только в финале выходит на первый план.
Второй режиссер это ведь единственная женщина в этом исключительно мужском спектакле (если не считать один раз мелькнувшую в кадре маму мальчика из хора). И она получила возможность поруководить совершенно случайно, из-за отьезда основного режиссера (разумеется мужчины).
Единственная женщина - фигура символическая, почти бессловесная, дух театра, уже почти задушенный, оттесненный мужчинами-извращенцами на дальнюю периферию дела. Какими глазами она смотрит на все это? На историю, в которое ей, женщине, вообще нет места. Она имеет еще меньше прав, чем Калибан, Розенкранц и Гильденстерн.
Ее позиция это позиция постороннего, она много видит, много знает, но почти ничего не говорит. Знающий не говорит, говорящий не знает. Наверное в ней еще теплится то старинное высокое искусство, мужчинами давно отвергнутое. Она любит театр, даже такой, рожденный из сора и грязи.
Репетиция окончена, все расходятся. Она уходит со сцены последней, уже в полном одиночестве, в полном молчании, гасит свет и уносит свою тайну с собой.