Діна Годер, Софія Французова
Удивительно, насколько прошлый спектакль группы SIGNA «Мы собаки», который я видела три года назад в Вене, похож и при этом не похож на новый. Тот, прошлый, на Венском фестивале определяли как «перформанс-инсталляцию», этот – как «иммерсивный спектакль», но, по существу, было то же: зрители приходили в обжитой дом с необычным укладом и в течение долгого времени должны был находиться там, исследуя этот уклад и вступая в беседы со словоохотливыми жителями – об истории места и о правилах здешней жизни. Но внутренние сюжеты были совершенно различны. Если в прошлом спектакле, где жильцы странной коммуны, соединявшей обычных людей с людьми, которые чувствовали и вели себя как собаки, речь шла о «других» в широком смысле и о высокомерии «нормы», то в новом оказался весь комплекс феминистских проблем: от навязываемых жестких гендерных ролей и правил до цепи прямого физического и психологического абьюза, трактуемого, как норма.
Компания SIGNA, основатели которой – копенгагенская пара Сигна и Артур Кёстлеры, существует с 2001-го года, работая с интернациональными группами перформеров над масштабными сайт-специфик проектами (представления могут длиться до 250 часов нон-стоп). В «Игрушках» режиссерами значатся Сигна и Артур, автором концепции, текста и большей части оформления – Сигна, а технического сопровождения – Артур, и оба они участвуют в представлении. Но главными авторами становится вся команда, в которую, кроме арт-дуэта, входят несколько человек из их постоянной группы и отечественные перформеры. Ну и, конечно, зрители, от которых тут зависит почти все.
Фестиваль NET, задумав эту постановку объявил открытый набор перформеров и получил в ответ сотни заявок из разных городов. Из них Сигна Кёстлер выбрала 40 для собеседования. В спектакль было взято чуть больше двадцати человек, главным образом девушек, с самым разным, не только актерским, бэкграундом. Проект было решено провести , где легче найти подходящее помещение . Кёстлеры выбрали мрачно-урбанистическую территорию завода слоистых пластиков на окраине города, где сейчас находится Музей стрит-арта, и на месяц вся команда поселилась там, обживая бетонные цеха и превращая их в нечто, напоминающее не то детдом, не то тюрьму на постиндустриальных развалинах.
27-го ноября сыграли премьеру: зрителям, которых тоже чуть больше двух десятков, приказано было оставить все, включая гаджеты, за пределами Дома, с уточнением, что на посещение им дается четыре часа и тот, кто уйдет раньше, вернуться не сможет. Все вместе мы проходили по коридору между мужчин в одинаковых золотистых рубашках и девушек в пышных белых платьях, распевающих что-то вроде заплачек, и входили в центральный зал с круглым ложем, с которого к нам обращалась хозяйка, томная темноволосая Леди.
Я не буду избегать спойлеров (что ни расскажи об «Игрушках», все равно опыт у каждого зрителя будет свой). Итак, Леди (сама Сигна) начинает с того, что рассказывает нам по-английски свою историю так, чтобы мы сразу поняли мифологию места. Переводчиком выступает один из мужчин в золотистой рубашке, их здесь называют «стаф». Оказывается, Леди – дочь богатых родителей, но мать с сестрой рано погибли, а сама Леди с детства была очень больна. С отцом она жила, как в золотой клетке и вот, когда он умер, решила приехать на родину матери и тут, окружив себя девушками, тоже выросшими без матерей, самой умереть, а наследство разделить между ними. И вот уже три года их общий дом здесь. Сама она все это время ждет смерти, а девочки, разделенные на маленькие группки по 2-3 человека, живут недалеко от ее ложа – в раздолбанных бетонных помещениях, где раньше, видимо, были приборы или станки.
В конце рассказа Леди девушки, стоявшие толпой и рассматривавшие нас, по очереди разбирали «гостей» в свои «дома», видимо, стараясь развести по разным группам тех, кто пришел вместе. Я попала в восьмой дом.
Закутки с бетонными стенами и проемами с занавесочками, построенные как тесные квартирки с гостиной, кухней (есть электроплитка, но нет воды) и спальней, обустроены с нищенским представлением о красоте: картинными ковриками на сырых пятнистых стенах, потасканными мягкими игрушками на кроватях, атласными покрывальцами на креслах, принесенных с помойки. Есть даже маленькие телевизоры, но они транслируют то, что происходит в центральном зале на ложе Леди. Или, например, видео, обучающее, как можно самой делать себе прическу. Девушки энергично проявляют гостеприимство – предлагают гороховый суп, водку и чай, к чаю – насушенные сухари. И тайно хвастаются сокровищами: старой коробочкой с дешевой косметикой или фотографиями шикарных вещей, которые им выдала Леди в награду за участие в очередном челендже.
Челенджи — главное, из чего состоит здешняя жизнь. Так называют соревнования любого рода: хоть танцы, хоть борьбу, хоть рассказывание историй, в которых участвуют девушки из разных домов, о чем объявляют гонгом и по громкой связи. В этих соревнованиях дома получают очки и подарки (вернее, фотографии подарков, которые, когда Леди умрет, будут принадлежать девочкам). Челенджей очень много, итоговые очки после каждого пишутся на доске, и к концу дня определяются сегодняшние победители ¬– им вручаются пластиковые короны, и проигравшие – им рисуют черные метки на лбу. А еще есть персональный счет – на той же доске пишут имена победительниц в категориях: аккуратность, прическа, осанка, медовый голос и т.п.
Все это напоминает воспитательные дома из каких-то старых романов с их подготовкой «идеальных жен» и процветающим насилием, наушничеством и жесткой конкуренцией за близость начальству. Но в новом, антиутопическом мире. В роли гувернеров здесь «стаф» – молодые мужчины, которых называют по номерам, они занимаются организацией всей местной жизни, кроме того, постоянно инспектируют дома, отнимая очки за мусор, недостаточное гостеприимство или беспорядок в прическе. Как можно догадаться (а иногда и увидеть), насилие, физическое и сексуальное, здесь тоже в ходу, не говоря о постоянном «отеческом» подавлении и унижении. Как всегда в «казенных домах», у каждого «стафа» есть репутация и девушки шепчут гостям: «Этот добрый, он нам вчера банку компота принес», «Этот злой, он всегда нам очки снимает, я вам про него такое расскажу, а вы делайте вид, будто я перевожу», «Тот приставал к моей подруге, а за то, что она ему отказывала, наговаривал на нее Леди».
Одетые в одинаковые белые платья с рюшами (такие были у любимой куклы Леди в детстве), девушки тоже потеряли свои имена: зато у каждой на груди есть номер и англоязычный ник, вроде Sunshine или Moonlight, так к ним и обращаются. Все охотно рассказывают о себе (, о семье: например, о пьющем отце, который бил дочь, но она не жаловалась, чтобы не отправили в детдом, или о парализованной бабушке. Каждая готова рассказывать о здешней и прошлой жизни в подробностях и подлавливать их не имеет смысла: все истории идеально сходятся, миф разработан до мельчайших деталей. Возраст у девушек разный, одной двадцать, другой двадцать шесть, то есть все взрослые, и с этим связана единственная существенная проблема, которая мешала мне полностью поверить в их мир. Молодые женщины, прожившие трудную жизнь, ведут себя как девочки, причем маленькие, до подросткового возраста – это видно по тому, как они дружат и как враждуют, как ябедничают и как дерутся, чуть что бросаясь царапаться и сбивать с ног (из наших девочек как раз одна была такая скандалистка и драчунья, а другая, скорее, ябеда). Как просят их накрасить, поскольку сами не умеют, даже наглость или робость тут детские, и строй запинающейся речи, скорее, как у школьниц – взрослые люди с мрачным провинциальным бэкграундом так говорить не будут, даже если их на три года поселят в детдом и заставят ходить в кукольных платьицах.
Но может быть – думаю я – именно это режиссерское допущение, требующее детского поведения от взрослых участников игры, сделано специально для того, чтобы сильнее втянуть зрителей, чтобы сразу дать им понять: они тут старшие и все, что происходит – на их ответственности? И то, как тебя, привыкшего быть отдельным в любом иммерсивном шоу, заставляют включиться и действовать или не действовать, уговаривая себя, что это спектакль, но чувствуя за это ужасный стыд, – самое сильное в «Игрушках».
От гостей требуется, чтобы они стали командой с пригласившими их девушками: помогали им, подсказывали, как себя вести, включались в их обсуждения друзей и врагов, хитрили перед «стафом», играли в «живых картинах», то есть примирились с этим миром и стали к нему применяться – как эти девушки, сдавшие на входе свои паспорта. В закутке прямо перед нами «гувернер» с девушкой разыгрывают этюд из жизни Леди – «Одинокий папа». Этюд, превращающийся в насилие. Как поступить шокированным гостям, сидящим вокруг: уговаривать себя, что это спектакль? Иронически комментировать, пытаясь сохраниться в своем зрительском статусе? Протестовать? Но девочки умоляют: «Не надо, он снимет с нас очки!». Я бормочу: «Кажется, у Леди тоже в детстве все было не слава богу». Нами манипулируют, нас испытывают на прочность, но поведение гостей нельзя предсказать, в острых случаях они бросаются в драку, спасая девочек – реагировать и принимать решения им приходится по ситуации.
Завершение дня – репетиция похорон Леди. Ее кладут в гроб и каждый дом со своими гостями должен подойти к гробу для оплакивания. «Возьмите ее за руки с двух сторон», – шепчут девочки, а сами читают над гробом скорбные стихи собственного сочинения. Леди поднимает над головой девять пальцев – девять баллов из десяти. В этот день наш, восьмой «дом», стал победителем. Мы ли в этом виноваты?
После премьеры встречаем участников спектакля на вечеринке, их едва можно узнать. Девушки волнуются: «Скажите что-нибудь!». Одна из них рассказывает, что как-то подавала заявку на прошлый проект Сигны, но не прошла, и счастлива, что теперь получилось. Одна из «гостей» говорит бывшему «стафу»: «Прости, что ударила тебя!», «Это была классная реакция», – отвечает он. Хотелось бы узнать, какими станут «Игрушки» к середине декабря, к концу показов. Мне кажется, они сильно изменятся, но, наверное, станут еще страшнее.