Антон Долин
«Эринии» — первая театральная постановка украинского кинорежиссера Сергея Лозницы, в основу которой лег роман писателя Джонатана Литтелла «Благоволительницы». В центре истории — вымышленный офицер СС Максимилиан Ауэ, принимающий участие в массовой казни евреев в украинском Бабьем Яру. Режиссер раскрывает уже давно интересующую его тему в новом для себя формате театра — и связывает одной нитью древнегреческую трагедию Эсхила, кровавые события Второй мировой и беспрецедентную жестокость полномасштабной войны в Украине.
«Эринии» Сергея Лозницы в Государственном молодежном театре Вильнюса — зрелище непростое. Пять с половиной часов, три акта — настоящий вызов даже для неравнодушных к первоисточнику, «Благоволительницам» Джонатана Литтелла.
Принято считать, что театральная или киноадаптация большой и сложной книги на табуированную тему должна быть менее радикальной и делать оригинальное произведение более доступным. Лозница не таков. Даже впервые пробуя силы в чужой для себя театральной форме, он стремится дойти до самой сути. А сложности — например, слухи об «антиукраинском» содержании спектакля (то же в свое время писали и о романе Литтелла) — его, похоже, лишь раззадорили. На компромиссы он в любом случае не согласен.
Результат — противоречивое, неровное, лишенное привычной для фильмов Лозницы цельности, но выразительное и в конечном счете незабываемое зрелище, недостатки которого сполна окупаются шокирующим совпадением исторического материала с трагическими событиями последнего года. Оккупация Украины, пытки и убийства мирного населения, двуличие и равнодушие российских военных — все это узнается моментально, параллели возникают и без подсказки со стороны автора.
Не снижая уровня тематической и драматургической сложности первоисточника, Лозница вынужденно сокращает его до нескольких ключевых эпизодов из биографии вымышленного протагониста — высокопоставленного офицера СС Максимилиана Ауэ, чьими глазами мы видим важнейшие события Второй мировой. Прежде всего это оккупация нацистами советской Украины и массовое убийство евреев в Бабьем Яру — тема, которая витает над головой Лозницы, будто эриния, на протяжении долгих лет. Ей посвящены впечатляющий сценарий полнометражного игрового фильма, который пока никак не удается снять, и две документальные монтажные картины — показанный в Каннах «Бабий Яр. Контекст» и недавно в Венеции «Киевский процесс».
Первый акт «Эриний» — сценическая версия истории Бабьего Яра, основанная не только на прозе Литтелла, но и на собственных изысканиях режиссера. Она длится два часа и могла бы быть отдельным спектаклем. Два последующих акта уступают ей в масштабе, но зато выигрывают в проработке характеров и выделке актерских работ. Один посвящен поездке Ауэ на Северный Кавказ, второй — его командировке в Сталинград.
Лозница будто не может определиться, какой театр подходит для этого материала — трансгрессивного, временами невыносимого, пропитанного чернейшим сарказмом. Это определенно не постдраматическая эстетика тотальной игры, условности и отстранения от слишком уж травмирующего материала. Но и реализма добиться невозможно, когда пытаешься поставить на театральной сцене массовые казни в Бабьем Яру.
Если верить тексту Литтелла (основанному на многолетних кропотливых исследованиях), немецким солдатам и офицерам было плохо от вида, запаха и ощущения бойни. Для самого Ауэ, рефлексирующего и поначалу совестливого интеллектуала, это событие становится инициацией во Зло. Вместе с другими коллегами и джентльменом, невозмутимо читающим газету в небольшом уличном кафе (газета, заслоняющая нас от реальности, — возможно ли найти образ своевременнее?), в первых сценах спектакля он лишь наблюдает за расправой над евреями, учиненной местными молодчиками-националистами. Евреев изображают тряпичные манекены, и этим решением устанавливается мера театральности всего действа. Сцена позаимствована из романа, но также воспроизводит документальную съемку погрома из «Бабьего Яра. Контекст» самого Лозницы.
Однако будничные зверства и антисемитизм — ничто на фоне безэмоциональной системы уничтожения «низшей расы». Она обретает конкретные формы на наших глазах, при непосредственном участии главного героя, не испытывающего решительно никаких недобрых чувств по отношению к евреям: просто работа у него такая. Ауэ и другим необходима «академическая» дискуссия о политическом потенциале Бандеры и договороспособности ОУН, об этнической и лингвистической идентичности народов Кавказа, о перспективах и возможностях истребления (а может, все-таки переселения?) евреев, чтобы попросту выдержать происходящее.
Будто незаметно, под умиротворяющий гул голосов, происходящее принимает все более апокалиптический оборот. Сцену заливает красный цвет, в ее глубине располагается расстрельный взвод, с неба валятся чемоданы и одежда убитых — буквально казнь египетская. А на авансцене Ауэ делится своим опытом первых убийств невиновных и безоружных женщин и детей. Как легко случился переход от теории к практике!
Кавказские страницы «Благоволительниц» эрудит Литтелл делает масштабной аллюзией на лермонтовского «Героя нашего времени». В спектакле эта связь менее очевидна, но, будто отсылая к ней, Лозница строит действие как череду диалогов Ауэ с самыми разными собеседниками — своего рода интеллектуальных дуэлей. В них герой, наблюдающий и пытающийся (со все меньшим успехом) не ставить палки в «красное колесо» большой Истории, сталкивается с палачом Украины Паулем Блобелем, решающим «еврейский вопрос» Адольфом Эйхманом и другими реальными лицами. А также с выдуманными — лингвистом доктором Фоссом, другом-двойником Томасом, большевиком Правдиным. Разговор с последним, очевидно отсылающий к «Жизни и судьбе» Гроссмана, особенно важен, ведь там проводится принципиальная для Лозницы и Литтелла мысль о внутренней близости, чуть ли не идентичности сталинизма и нацизма.
Оформление сцены становится все более аскетичным. Каждый диалог вырастает в достоевский «разговор с чертом», то есть с самим собой. Апогея это достигает в эпизоде встречи с воплощенной судьбой — древним провидцем, горским евреем, который предвидит и режиссирует собственную казнь, но отказывается раскрыть Ауэ тайну его предстоящей смерти.
Как кинематографист Лозница прибегает к привычному арсеналу, не всегда эффективному на сцене. Например, работает с фонограммой, которая должна бы создавать пространственный объем действия (закадровые голоса, выстрелы, взрывы), но скорее сближает постановку с радиоспектаклем: действие становится не реалистичнее, а еще театральнее. Зато отлично работает контекст, сформированный проекцией фотографий на экране в глубине сцены. В леденящем слайд-шоу документальный материал постепенно сменяется калейдоскопом образов из европейской живописи Северного Возрождения.
Главную роль в постановке сыграл прекрасный молодой артист Донатас Желвис, только что снявшийся в награжденном на таллинском кинофестивале «Темные ночи» фильме Витаутаса В. Ландсбергиса и Гедрюса Тамошявичюса «Поэт». Хотя рассказчик и герой «Благоволительниц» человек явно не пожилой, почему-то проще представить его умудренным опытом, уже с дистанции вспоминающим об ужасах прошлого. Однако Лозница сознательно превращает «Эриний» в своего рода «роман воспитания», где Ауэ — ровесник нынешних двадцатилетних, рожденных уже после СССР и мучительно решающих бесконечные моральные дилеммы, которые, к их ужасу, представляют куда меньшую проблему для старшего поколения. И это лишь одна из возможных точек подключения сегодняшней аудитории к спектаклю.
Удачная находка — проецируемый на ярко-красный занавес портрет неизвестного, оживший и мерцающий, в чертах которого смутно угадывается Гитлер. Будто ответ на вопрос о коллективной вине или ответственности: в диктаторе ли дело? Кстати, фюрер появлялся в романе Литтелла, но не в спектакле Лозницы. Фокус все же не на верховном дьяволе, а на Ауэ — человеке «таком, как все» или даже «таком, как вы», обычном. Он не злодей по природе и наклонностям, но в экстремальных обстоятельствах раз за разом делает выбор, еще на сантиметр сдвигающий его позицию в сторону тьмы.
В настоящей трагедии гибнет, как известно, хор. Недаром «Эринии» начинаются с хорового пения «Фуги смерти» Пауля Целана всем актерским составом. Невольно обращаешь внимание на то, как мало в этом мире насилия женщин — не считая эпизодических жертв. Редактируя и переписывая для сцены роман Литтелла, Лозница последовал совету великого Клода Ланцмана — автора документального фильма «Шоа», который высоко оценил «Благоволительниц», но счел лишним линию личной жизни Ауэ. Так что из спектакля зритель не узнает о его тщательно скрываемой гомосексуальности, о его родителях, об их убийстве, об инцестуальной связи с сестрой. Перед нами вполне нормальный молодой интеллектуал, который читал Боссюэ и Тертуллиана, любит музыку французского барокко, но, несмотря на это, стал палачом. Культура не уберегла и не помогла.
Пропали из спектакля и столь важные для Литтелла прямые параллели с «Орестеей» Эсхила. Кто такие в контексте постановки божества мщения эринии, сменившие гнев на милость и ставшие благоволительницами эвменидами? Возможно, это зрители, которым предстоит вынести собственный вердикт и убийцам, и их жертвам.