Олена Мигашко

В начале ноября театр Франка вбросил в городскую жизнь премьеру, которая оказалась настолько симпатичной, что даже несмотря на карантинные ограничения ее, кажется, успели посмотреть и обсудить буквально все, кто имеет какое-то отношение к кино и театру. Иван Урывский, участвующий, кстати, в проекте Театр 360, поставил на камерной сцене пьесу Теннесси Уильямса «Трамвай «Желание».

Для театра это вторая работа Урывского с труппой и второй Уильямс в афише.

Думаю, что большинству зрителей Уильямс знаком все-таки не цитатами из своих пьес, а одноименным фильмом с Марлоном Брандо и Вивьен Ли в главных ролях. Лента, которая на сегодняшний вкус любому, кроме самых осознанных любителей ретро, показалась бы слишком мелодраматичной, утрированной, в 1951 году получилась почти скандальной и выиграла кучу наград («Оскар», BAFTA, «Золотой глобус») как один из самых нестандартных, неклишированных примеров американского кино «золотого века Голливуда».

По сценарию Уильямса в американский портовый город приезжает женщина по имени Бланш Дюбуа (конечно же, Вивьен Ли) — немолодая и красивая. Она — в буквальном смысле белое пятно в реальности рабочих районов, местных баров и посиделок с пивом, вымазанных комбинезонов и всего того, что вообще может бросаться в глаза рядом с «чисто французским изяществом». Бланш приезжает к сестре Стелле, которая, как мы узнаем в ходе их встречи, после смерти отца бросила дом «Мечта» и вышла замуж за эдакого маскулинного зверя, обожаемого ею поляка по имени Стенли Ковальски (конечно же, Марлон Брандо). Приехала Бланш, собственно, потому, что ввиду своей крайней непрактичности в жизни и иллюзий в конец обнищала и осталась без крыши над головой.

Дальше между этими тремя ключевыми персонажами (Бланш, Стелла и Стенли) разворачивается совсем не изящная, но в самом деле глубокая драма, в которой будет фигурировать ложь, изнасилование, любовь к малолетним школьникам и крайне болезненное (для био главной героини) упоминание о нетрадиционной ориентации.

Поскольку сложно представить что-то более пошлое, чем рассуждения в духе «найдем 10 отличий между кино, пьесой и спектаклем», говорить о сходстве или несходстве с фильмом мы не будем. Кроме, пожалуй, одного момента: какой бы картинной, театрально-преувеличенной ни казалась нам сегодня лента (особенно на контрасте с психологизмом Уильямса), Урывскому куда больше удалось оформить сюжет в символическом, небытовом ключе.

Это и не странно — достаточно вспомнить сквозную линию хотя бы нескольких его ранних спектаклей. В его творческой био герои Франка превращали деревянное колесо в крест, ношу, девайс для самобичеваний, герои Куприна танцевали в полутьме под мистическую музыку с театральным дымом и светом, почти так же используя дерево, белые рубахи, ткань. И уже в постановке Стриндберга («Фрекен Жюли») эта любовь к тропам в духе старого Някрошюса, на мой взгляд, превращалась в какую-то зрелую готику; в нечто более объемное, чем бесконечная элегическая вязь из контрового света, натуральных фактур и воды.

Спектакль «Трамвай «Желание» начинается с того, что мы видим Бланш в снежно-белом платье перед низким-низким трейлером, в котором не живут, а ютятся. Эта коробочка, сколоченная как будто из потасканного металла или шифера, и будет тем грубым миром, с которым придется столкнуться Бланш. Их первый разговор с сестрой взят в рамку небольшого окна трейлера: они сидят внутри, друг напротив друга, в узнаваемом рыжем квартирном свете, белая-белая Бланш (Татьяна Шляховая) и Стелла (Вера Зиневич), одетая так, что почти сливается с домом. Чуть позже Бланш столкнется со Стенли (Дмитрий Рыбалевский), который буквально допросит ее о документах на профуканное богатство и, пока муж с женой будут гневно спорить о правах новой жительницы, раскурочивая ее чемодан, а-ля живая открытка в окне, в другом крохотном окошке будет торчать голова маленькой, мирной Бланш, принимающей душ.

Такая система симультанных сцен в комнатах/ боксах, то есть система рамок — довольно ходовая штука в театре, но выглядит и работает она тем не менее неплохо. Например, она позволяет строить такие композиции: в микроскопическом трейлере, в комнате с дешевым светом развешенные после стирки белые платья Бланш выглядят как лес, сквозь который пробираешься (что так напоминает попытки пробраться к реальной, не поэтизированной истории самой Бланш); пока главная героиня на своем дне рождении элегантно танцует за стеклом, как балерина с игрушечной статуетки, другие в розовом свете и в праздничных колпаках говорят о ее похождениях в отеле «Фламинго»; наконец, благодаря рамкам можно показать «несуществующую» сцену самоубийства первой любви Бланш, которая так застряла у нее в голове.

А теперь — чуть ближе к смыслу.

Спектакль «Трамвай «Желание» — о том, как гротескно выглядят рядом надуманное и реальное; о том, как попытки замаскировать нежелательное, отмахнуться от него делят мир на невыносимое, убийственное уродство и недостижимую красоту. Желала здесь не только Стелла, о которой буквально каждый анонс сообщает, что та выбирала между своей целостностью и обожанием Стенли, то есть страстью; желала и Бланш, которая спала с 17-ти летним школьником, будучи школьной учительницей, очевидно, чтобы стереть или заполнить разрыв, оставшийся после самоубийства молодого возлюбленного-гея; желал и Митч (Александр Печерица), который обходителен с Бланш во многом потому, что в своем возрасте не может выбраться из тени матери. Все это — непридуманные, несгибаемые вещи и мотивы, которые движут персонажами. Особое трагическое отличие Бланш — в том, что для нее столкнуться с этими мотивами, с реальностью и с собой равноценно смерти.

Именно поэтому ближе к финалу она из «белой литературной феи» превращается в эдакого «черного лебедя» (почти уверена, что фильм Аронофски приходил на ум режиссеру) — рабочая сажа постепенно липнет к ней, а белое платье заменяет балетное черное. В этом падении, в очередной неудачной попытке героини отстроить свое «я» так же много красоты, как и стыда, и пафоса разоблачения; оно так же блестяще, как и уродливо. В этом смысле Урывскому тоже удалось создать здесь своеобразный готический эффект — во всяком случае, не менее убедительно, чем на Стриндберге, показать, каким смертельным может быть контраст между падением и воспарением, между желаемым и действительным.