Слава Шадронов (_arlekin_)

  ......я вообще не фанат Кастелуччи и его театр, слишком "гуманистический" (в плохом смысле) для тех рациональных методик и технологий, которыми режиссер оперирует, мне в целом чужд, я за последнее время посмотрел две его оперные постановки в записи. "Саломея", признаться, мне показалась скучной - то есть как инсталляция она интересна, содержательна, а спектакля там нет, но может, у меня потому возникло подобное ощущение, что я люблю музыку Рихарда Штрауса; с другой стороны, в случае с "Саломеей" я и "чиста послушать" могу, а время на то, чтоб слушать очередную запись "Волшебной флейты", ради музыки только я бы не стал, но как раз с музыкой, с оперой Кастелуччи в своем брюссельском спектакле проводит любопытные процедуры, которые, конечно, тамошних и отсюда понаехавших старух-"мэломанок" приводят в оторопь.

Два акта визуально контрастны и смысловое единство спектакля раскрывается постепенно. Первый после пролога на увертюре с участием зловещих фигур в противогазах представляет собой стилизованный куртуазный праздник, переходящий в вакханалию, но выстроенный, во-первых, с ироничной, демонстративной претензией на пышность и изыск (камзолы, высокие парики, страусиные перья - в комплекте), а во-вторых, показанный словно в зеркале или в калейдоскопе, левая и правая половины сцены как бы отражаются друг в друге, подобно оптическому аттракциону (или полушариям мозга?), картинка "удваивается", при замедленных движениях и размывающем свете (впрочем, степень "мутности" изображения по записи в интернете, даже с сайта телеканала Арте, судить трудно) создает ирреальный, сновидческий мир, чем-то мне напомнивший (и там, кстати, тоже был Моцарт!) балет Прельжокажа "Парк". В изящно-галантную белизну вторгаются черные тела, но симметрию не разрушают и они. Во второй части действа пространство так же разделено на две половины, но по иному принципу и сама "картинка" иная: помещение производственного цеха или научной лаборатории, персонажи в ярко-желтых спецовках и "солнечного" цвета довольно-таки нелепых париках, слева от подвижной перегородки женщины, справа мужчины, женщины слепые, мужчины с ожогами на лицах и обгорелыми телами.

Арии из оперы Моцарта иногда, как ни странно, тоже звучат, но в произвольном порядке, совсем не в том, что предполагает аутентичное либретто. Диалоги, а с ними и сюжет (про сюжет "Волшебной флейты", правда, можно отдельного поговорить...) отброшены. Вместо них персонажи на английском произносят монологи от первого лица, слепые женщины рассказывают свои клинические истории, обожженные мужчины описывают, как получили производственные травмы (при взрыве, при пожаре... - английский текст я не вполне расслышал, да и трудно воспринимать на слух, а французские субтитры тоже не до конца понял, но кое-что все же разобрал, достаточно, чтоб вникнуть в суть дела). Но самый ударный и, вероятно, даже апатичную европейскую оперную публику способный покоробить режиссерский ход (что стало бы с православными - легко предположить) - в начале второго акта на авансцене появляются три женщины с молокоотсосами, наполняют бутылочки грудным молоком (под звучащий философический текст, показавшийся мне. признаться, чрезмерно претенциозным...), затем молоко они через воронку сливают в горизонтальную колбу... Наверное, из ближнего партера зрелище смотрится не слишком аппетитно, а в телетрансляции - нормально, и главное, оно встроено в концепцию постановки, где Кастелуччи, пусть и не в первый раз, берется рассуждать о диалектике жизни и смерти, о неизбывности страданий в человеческой жизни; а на контрасте с реальными людскими историями, предъявленными буквально во плоти, существует приторное моцартовское сладкоголосие.

Кастелуччи здесь подвергает "переосмыслению" не фабулу "Волшебной флейты", не характерологию, не конкретную оперную партитуру, но формат "оперного спектакля" в принципе. По сравнению с аналогичными опытыми (не уникальными, но все же еще не столь распространенными, насколько я могу судить, даже в свободном, цивилизованном мире - доводилось мне видеть европейские, и не только в записи, постановки опер как затхло-вампучные, так и в не менее ординарной, расхожей "фрачно-брючной" эстетике) у поборников русскай духовнасти вызывающий трепет богомоловский "Триумф времени и бесчувствия" прям-таки "нормальный еперный театр", за исключением фрагмента песни на фонограмме и использования в какой-то момент оркестрового "кластера" (и то, по-моему, во второй серии показов я его уже не услышал...) Богомолов следует партитуре, а сюжет и трансформировать не приходится ввиду отсутствия в оратории такового. В то время как Кастелуччи куда захочет, туда и воткнет арию Царицы Ночи, что пожелает, то и сократит, хоть бы самую что на есть шлягерную песенку, переставит, обрубит, и наполнит сюжетами из недавнего и настоящего прошлого людей, непосредственно задействованных в "шоу": прийти "получить удовольствие", "культурно отдохнуть" - а тут обгорелые мужики раздеваются и слепые бабы знакомятся с ними наощупь (по-моему сильнейший режиссерский прием, даже убойнее теток, собственноручно отсасывающих молоко из груди), и дождись еще поди следующей арии!

Теоретически очень здорово, другое дело, что Кастелуччи - вот же досадный парадокс! - и в этой, столь радикальной, вроде бы, форме не отходит далеко от давно сложившихся представлений о человеке, обществе, мироздании; границы возможностей театра он раздвигает решительно - а сознанием, взглядом на мир, на человеческую природу, остается в рамках, заданных еще до Моцарта, до появления оперы, и, собственно, ради чего тогда весь этот замечательный балаган затевать, не ради же того лишь, чтоб нарядных старух позлить...; в этом плане Кастелуччи есть чему у Богомолова поучиться.