Александр Кан обозреватель по вопросам культуры
76-летний Анатолий Васильев - одна из самых легендарных и в то же время противоречивых фигур российского театра. Уроженец Ростова-на-Дону, после окончания ГИТИСа Васильев работал во МХАТе с Олегом Ефремовым, но широкую известность и признание приобрел в театре Станиславского спектаклем по пьесе Виктора Славкина "Взрослая дочь молодого человека".
В 1982 году поступил в Театр на Таганке, где успел застать последние перед эмиграцией годы работы Юрия Любимова. Там же поставил еще один свой знаменитый спектакль - "Серсо" по пьесе того же Славкина.
В перестроечном 1987 году Васильев сумел создать собственный театр - "Школа драматического искусства". Концепцию театра он определял формулой "Лаборатория - Школа - Театр". В отличие от репертуарного театра, эта концепция сосредоточена на поисках и исследованиях, возможности постоянно экспериментировать. Первый же спектакль "Школы" - "Шесть персонажей в поисках автора" по пьесе Луиджи Пиранделло - получил широчайшее международное признание. "Школа драматического искусства" стала меккой, центром притяжения всего самого интересного в театральной Москве. Из нее вышел театр Дмитрия Крымова, у Васильева учился нынешний руководитель "Электротеатра Станиславский" Борис Юхананов.
В 2006 году из-за конфликта с московскими властями Анатолий Васильев покидает театр и уезжает из России с обещанием более никогда в ней не работать.
Он много и активно работает в Европе, главным образом во Франции и Италии.
Тем не менее в 2017 году он нарушил свое обещание и поставил в Москве в рамках Международного театрального фестиваля имени Чехова спектакль "Старик и море" по Хемингуэю, ставший посвящением Юрию Любимову. Главную и единственную роль в спектакле сыграла Алла Демидова.
"Школа драматического искусства" и изгнание
А.К.: Ваше главное детище - "Школа драматического искусства". Театр был, по сути дела, у вас отобран, после чего вы довольно категорически заявили, что работать в России больше не будете, и почти не работаете. Как вы вообще расцениваете свое нынешнее отношение к России, с Россией, с ее властью, считаете ли вы себя эмигрантом?
А.В.: Вся эта операция по изгнанию меня из Москвы - это абсолютно наглая со стороны властей провокация. Так же с аудитом, с расследованием финансовых вещей, ни к чему не приведшая, слава богу, потому что там концов не было, чтобы там что-либо найти. Основа всего этого заключается в очень простых вещах. Волею случая, удачи и с божьей помощью был построен театр на Сретенке, уникальное совершенно здание, которое стало зданием раздора. Оно разделило людей на завистников и доброжелателей. Стали говорить: "Почему Васильев открывает ногой дверь в кабинет к Лужкову, и чем он за это расплачивается?"
Ничем я не расплачивался, кроме способностей, и Лужков со мной ничем не расплачивался, кроме доброй воли.
Но когда здание было построено, то меня почему-то записали в театральные олигархи. То есть власть как бы имела в виду, что я должен делиться - имуществом, конечно, не деньгами. Но я строил здание на Сретенке не для того, чтобы оно приносило коммерческий или публичный успех. Я строил дом-лабораторию, дом-театр. Это была утопия. Я был счастлив, что тогдашние власти московские позволили мне эту утопию.
Мечты об утопии довольно скоро кончились. Здания должны были быть эффективными. Конечно, говорили о деньгах, но, в общем, за деньгами всегда скрывалась эстетика и содержание. Мне предложили реорганизацию, от которой я категорически отказался, и, в конце концов, в театр пришла команда: "Вы уволены".
Все. После чего я выпустил премьеру "Дон Жуан мертв", уехал в Амстердам и в Авиньон на гастроли со своими спектаклями. Когда я сидел на площади в Авиньоне, ночью, и мимо меня проходили актеры, я с ними мысленно прощался, потому что я знал, что после Авиньона, - это был 2006 год, - я больше в Москву не вернусь. Я уехал в Париж, стал работать в Лионе и уже оттуда подал заявление - распрощался. Я не мог, не мог согласиться ни на какую реорганизацию театра, который я построил. Я не мог согласиться на превращение театра в государственное учреждение. Я не для этого был создан, не для этого я трудился, и мои учителя не это мне завещали.
Ну, вот и все, собственно говоря. Дальше я объявил, что не вернусь, что это добровольное изгнание. Эмигрантом я себя не считаю, я в добровольном изгнании. Я сказал, что больше никогда не буду присутствовать, и до сих пор не присутствую.
Правообладатель иллюстрации PAvel Antonov/Photo Lot
Image caption Спектакль "Старик и море". В главной и единственной роли - Алла Демидова
Спектакль "Старик и море" я поставил в честь Юрия Петровича Любимова. Это абсолютное исключение, причем и власти относятся к этому спектаклю, как к спектаклю эмигранта или иностранца. Они не дают возможность играть его в Москве. Мы сыграли его только четыре раза в празднование 100-летия Любимова. То есть, власти подтверждают: да, дорогой Анатолий, оставайтесь там, где находитесь.
Ученики: Серебренников и Юхананов
А.К.: С момента вашего добровольного изгнания в 2006 году прошло двенадцать лет. Насколько вы следите за тем, что происходит в театральной жизни Москвы? Вы упомянули Серебренникова. Понятно, что это очень серьезная драма, которой мы все являемся свидетелями. Мне хотелось бы поговорить о чисто художественных, что ли, параметрах Кирилла Серебренникова как режиссера. Как вы к нему относитесь, что думаете о работе своего ученика Бориса Юхананова, следите вы за тем, что происходит в театре?
А.В.: Да, конечно, слежу. Я видел многие спектакли Кирилла и часто бываю у Бориса Юхананова. Я думаю, что вообще в Москве в последние 10-15 лет только два человека сумели создать театр - Кирилл Серебренников и Борис Юхананов. Театры их диаметрально противоположные - по своему значению, по эстетике, по тому, какой круг молодых людей они собирают вокруг себя и так далее. Я очень много видел у Кирилла, он всегда говорил: "Ну, вот Анатолий Александрович, опять вам не понравилось" - "Ну, что ж, - говорю я, - Кирилл, если мне это не нравится, это же не значит, что я тебя не люблю, мой дорогой. Что же делать, если я сам как художник, как театральный человек предпочитаю другое искусство? Я же не могу тебе врать. У тебя потрясающие, блестящие спектакли, но они не моего стиля. Ты талантливый, ты сделал выдающуюся работу, ты создал театр, потому что у молодежи не было театра. Они ходили на спектакли разные, туда-сюда, но ты создал театр - это правда. Я видел твои спектакли, потрясающей одаренности и такого масштаба и страсти человека".
Судьба определит его дальнейшую жизнь. Не я ее буду решать, будут решать ее другие, и не он сам. Но это все создаст мощного художника. Это для меня абсолютно ясно - что он героически это все вытерпит, выстоит, выдержит, что у него хватит мощности, поскольку он ростовчанин, хорошего закваса, и это будет ему на пользу, но ценой колоссальной жертвы. Так же и Борис [Юхананов] создал удивительное, совершенно удивительное пространство для эстетического высказывания и в этом пространстве он занял огромное количество молодежи. Самое лучшее, что он сделал, как мне кажется, в последнее время, - он создал современную оперу, объединил всех современных музыкантов, дал им площадку и возможности. Так же, как Кирилл реализовал современную драму, Борис реализовал современную оперу. Это два таких мощнейших подвига.
Уроки изгнания
А.К.: Ваше добровольное изгнание из России - опыт для вас позитивный или негативный?
А.В.:Вот меня из Москвы выкинули, а я не изменился. Если бы я прожил это время, двенадцать лет- с 2006-го до 2018-й - на Сретенке, я не знаю, что стало бы со Сретенкой, но во мне произошли бы колоссальные перемены. А так я думаю, что я не изменился и даже стал лучше. Ведь русский человек, он странно очень рассуждает о власти, он часто ее благодарит: "Спасибо, дорогая, что ты так жестоко поступила со мной, потому что без тебя никогда бы я не состоялся. Мы спаяны друг с другом вместе. Ты ненавидишь меня, я ненавижу тебя, но только в твоем присутствии я делаюсь, и под твоей силой я становлюсь".
Это такая особенность русского присутствия внутри власти. Это страшная сила, которая калечит и создает, созидает. И когда возникает поле свободы или демократии, то все в России потихонечку начинает угнетаться, становится каким-то бессмысленным, безвольным, вялотекущим. Как Иванушка-дурачок, который лежит на печи.
А.К.: Это страшные слова.
А.В.: Европейскому человеку это абсолютно не знакомо. И желаемая свобода, в конце концов, приводит к тому, что Иванушка-дурачок ляжет на печь.
А.К.: И что, Россия обречена в таком случае?
А.В.:Россия не обречена, она обречена на свою судьбу. Она проживет свою судьбу, пока она не закончится. И всякий, кто в ней рождается, тоже обречен. Мы же не выбираем, где мы рождаемся, мы просто начинаем там жить и все.