Григорий Заславский//Елена Ямпольская

             «Голая пионерка» – сочинение Кирилла Серебренникова и Ксении Драгунской по одноименному роману Михаила Кононова. Сочинение вольное, какие-то имена и герои «потеряли» свои имена или потерялись вовсе в процессе переложения, но не читавший не почувствует себя уязвленным. Всё понятно, всё, как говорится, на русском языке (кроме того, что – на немецком, впрочем, тоже понятном, поскольку в программке имеется перевод).

Спектакль Серебренникова, как впрочем, и роман Кононова, – не только о войне, хотя большая часть спектакля проходит в разговорах о фронте, а герои – в военной форме. Он – об эпохе. Серебренников «открывает» эпоху через звуки. Спектакль начинается с пионерского гимна и пионерских разговоров внутри какой-то пещеры, где молодые штурманы будущей бури воспитывают в себе смелость и выдержку, а также – постигают основы коллективизма в сообществе летучих мышей. Капли далеких сталактитов и шорох летучих мышей, «реконструируемый» встряхиванием спичечных коробков, - первые позывные сильных, смелых и ловких 30-х. Голоса актеров – подстать затее: громкие, прямолинейные, без извивов. Голоса и – лица, открытые, доверчивые, откликающиеся на позывные эпохи, будь то кинокартина «Цирк» с Любовью Орловой («Теперь понимаешь?» – «Теперь понимаешь!») или знакомые каждому понятия – классового врага или коллективизма. Пожалуй, никогда еще Серебренников так открыто не доверялся какому-то одному актеру, выразителю его мыслей и чаяний, не был так открыт в актере. В данном случае – в актрисе, Чулпан Хаматовой, играющей заглавную героиню. Игру которой можно и интересно описывать по минутам, в мгновенных вспышках и переменах так и не взрослеющей детской, скорее, мальчишеской, чем девчоночьей эмоции.

Серебренников – из тех, кого принято называть людьми думающими, но в спектаклях он – не мыслитель. Вернее назвать его чувствителем. Обонянием, осязанием, слухом, на вкус и цвет он пробует, «проверяет» предметы и слова, дела давно минувших дней, преданья старины глубокой, пытаясь кожей и всеми остальными органами чувств почувствовать те «холодно» и «горячо», и боль, и радость прошедшего времени. Великого и ужасного.

Чудо происходит. Трудно сказать, радостное ли.

Возникают и преображаются какие-то страшные, пугающие и узнаваемые метафоры: зубной порошок, которым учитель немецкого Вальтер Иванович чистит свои парусиновые штиблеты, а позже та же зубная щетка, вставленная в зубы, «дымит» порошком, как кремлевская трубка. Предметы у Серебренникова и его постоянного соавтора, художника Николая Симонова, - многофункциональны и полистиличны: простыня – это экран, который тянут из стороны в стороны, ловя лица героев «Цирка». А когда наступает война, домодельный экран рвут на портянки. Доска мигом превращается в борт машины, на которой уезжают на фронт деревенские. Пар в солдатской бане «складывается» из папиросного дыма, а разгоняют его мокрыми пионерскими галстуками, которые сцену-доругую спустя станут метафорами насильственной смерти: одного за другим вышедших из окружения будет расстреливать свой же отец-командир, Первый.

Эта сцена – одна из сильнейших: когда генерал в красной шинели подходит – радость загорается в глазах бойца. Первый прикладывает палец к голове и радость сменяется удивлением, мягкий тычок и ординарец споро стаскивает с солдата сапоги и поворачивает голову набок, укладывая ее на красный треугольник пионерской материи. Генерал выполняет боевую задачу сосредоточенно и молча, при этом орет, надрываясь, его «волшебный» помощник.

Лукич (Николай Пильников) молится «голой пионерке», бойцу Мухиной, заместо иконы: мол, за неимением гербовой. Так и во всем остальном – приходится быть находчивым: во избежании голого натурализма, доступное тело Мухиной преследуют барабанные палочки и барабанная дробь. При этом резинка от трусов, о которой беспокоится и плачется Муха, протягивается во всю длину сцены, из конца в конец. Сперва Муху заставляют прыгать через эту резинку, потом - буквально распинают на ней. А потом она взлетает над сценой, как циркачка, и проходит по резинке, как настоящий канатоходец.

Как весна разбивает лед, так и война вспарывает привычную жизнь, буравит ее, открывая вид в какие-то древние, мифологические бездны, где приходится следовать  т е м  законам, петь древние заклинания и исполнять старинные обряды. Эти обряды и песнопения в спектакле – на каждом, как говорится, шагу, даже оптимистическая песня Дунаевского про «страну мою родную», в которой много лесов, полей и рек, превращается в древний обрядовый плач или молитву.

- Был бы бог, войны бы не было! – говорит Муха.

- Плохо ты Его знаешь… - откликается Лукич.

Белые гимнастерки, красные галстуки, красная шинель Первого… Не ирония, скорее, гиперреализм, который позволяют себе художник по костюмам Евгения Панфилова и сценограф Николай Симонов. Гиперреализм на грани соц-арта. Но искренность Чулпан Хаматовой, которая играет трепетную пионерку Муху беззаветно преданной делу партии и советской Родины, не допускает иронической усмешки, естественной при рассмотрении соцартовских опусов Комара и Меламеда. В спектакле Серебренникова всё, конечно, на грани и тем не менее – всерьез (и надолго – два с половиной часа без антракта!).

И отношение к войне как к чему-то серьезному. «Голая пионерка» - высказывание не только по форме (в чем Серебренников – мастер на все руки), но и по существу. В этом смысле - подобное первой его постановке в Москве, наделавшей тогда так много шума, - «Пластилину». Высказывание о времени и о себе. О мальчиках иных веков. Не плачущих о времени большевиков, как надеялся поэт, но связанных с этим временем, наверное, больше, чем хотелось бы.

 Так вот, в спектакле ничего этого практически не осталось.

Вместо речевых кононовских красот Серебренников пытается построить на том же сюжете свои, театральные. Главной метафорой для него оказывается цирк. И фильм «Цирк» с Любовью Орловой, кадры из которого проецируются на стены, и сам цирк – полеты на трапеции, в которые превратились удивительные «стратегические ночные полеты», которые Муха совершала во сне. А сцены, где почти уже впавшую в беспамятство, но твердящую про себя, что «это служба, работа, долг перед родиной и родной партией», девчонку имеет подряд чуть ли не взвод офицеров, превращается в музыкально-акробатический этюд. Переходя по кругу от одного к другому, Муха ложится, поставив между раздвинутых ног барабан. Отбарабанил офицер свое – она встает и переходит к следующему. Только успевает крепко прикрыть рукой рот, чтобы, не дай бог, никто не поцеловал в губы, а то, как ей говорил в школе учитель немецкого, от этого и забеременеть можно.

В тексте главным фокусом были качели – от рассказов про ненасытных мужиков, которые никак не могут дождаться, пока Муха сама спустит трусы, и рвали их так, что каждый раз лопалась резинка, до полетов невидимой девы над страной и размышлений о Сталине, который живет в кремлевской звезде и оттуда на всех смотрит. В спектакле нет качелей от низкого к высокому, поскольку нет низкого. Муху, одновременно порочную и безгрешную, как Богородица, играет Чулпан Хаматова, чье трогательное и наивное целомудрие не дает возможности представить ясноглазую девочку с красным галстуком в другой позиции, чем в пионерском строю и под салютом. Вокруг мельтешат мужчины: юноши в белом, предстающие то односельчанами, то офицерами. Бородатый Лукич, хранящий, как нянька, Муху на фронте, учитель немецкого Вальтер Иванович, который, надев страшную белую маску и красную шинель, становится генералом-убийцей Зуковым.

Но все эти безликие люди не имеют значения, как часто бывает в спектаклях, где играет Хаматова.

Имеет значение только она и история про звонкоголосую школьницу, которая, маршируя, пела про «я другой такой страны не знаю», считала, что самое главное – коллектив, а когда впервые влюбилась в парнишку-офицера, его тут же убили. «Голой пионерки» нет ни в переносном смысле, ни в буквальном – полеты над страной Муха-Хаматова совершает в цирковом костюме с юбочкой и блестками, а не голая и грозная, как валькирия. И, если всплакнет кто, глядя на милую Машу Мухину, то лишь так, как прежде над судьбой «сына полка». Куда ж ребенка на войну?

Впрочем, этот бодрый и почти тюзовский по настроению спектакль при ближайшем рассмотрении оказывается мультимедийным проектом. Вторую часть его понимания обеспечивает толстый красивый буклет, где чего только нет: и песни из кинофильма «Цирк», и гейневская «Лорелея», отрывок из «Диалогов» Ильи Кабакова и Бориса Гройса о советском рае, и фрагменты лагерных писем, которые должны сложиться в понятие советского ада, словарь лагерной фени и объяснения, кто такие Любовь Орлова, Павка Корчагин и валькирии. Все это – те смыслы и ассоциации, которые хотел бы вложить Серебренников в свою «Голую пионерку».

Жила-была девочка, ленинградка Маша Мухина. Страдала малокровием и туберкулезом. По этой причине в 41-м году гостила у бабушки в деревне. Провожал ее вечерами после танцев мировой парень Алексей. В июле Алексея мобилизовали, через месяц пришла похоронка. А дней за десять до того из письма узнала Муха, что эшелон, где ехали ее родители, попал под бомбежку. И вот, пылая праведным гневом, а также по совокупности случайных обстоятельств, оказалась девочка в расположении действующей Красной армии. Действующей – значит, на тот момент безнадежно отступающей. Сделали четырнадцатилетнюю Машу, которая даже в комсомол не успела вступить, вторым номером пулеметного расчета. А заодно, как бы помягче выразиться, женой полка. Точнее, целой дивизии. И сын-то полка, подозреваю, был не просто сыном, а уж девочка...

Михаил Кононов, питерский прозаик, ныне, как полагается, живущий в Германии, написал "Голую пионерку" довольно давно. Печатать ее не хотели. Наконец, в 2001-м "Пионерку" мизерным тиражом – 3000 экземпляров, выпустило издательство "Лимбус Пресс". Реальную цифру тиража выяснить вряд ли удастся: как человек, тоже имевший счастье публиковаться в "Лимбусе", я знаю, сколь упорно скрывают всю информацию его отчетные органы. Легче партизана на допросе расколоть. Но это так, к слову.

"Голая пионерка" была шоком десять лет назад и не утратила своей остроты сегодня. Доказательство тому – спектакль, который гораздо мягче книги (все-таки написать и показать воочию – это разные вещи), но и он вряд ли избегнет ханжеских претензий. Мол, в год 60-летия Победы не патриотично рыться в грязном военном белье. Однако театр на Чистых прудах называется не "Патриот". Он пока еще называется "Современник".

Белье у Маши Мухиной, кстати, чистое. Трофейное. Каждый, кто пользуется для облегчения насущной мужской потребности юным телом (а это весь практически офицерский состав, от комдива до лейтенанта последнего), – так вот каждый обязан пополнять запасы трофеев в Мухином "сидоре". У девушки другая проблема: резинки ей рвут регулярно нетерпеливыми лапами. Мы-то с вами уже забыли, что такое бельевая резинка. Для нас это такой же анахронизм, как пионерские галстуки.

Серебренников натянул резинку через весь помост. Мужская несознательная масса норовит ее сдернуть, и кончик со страшной скоростью ушмыгивает в дверь. Зрители сидят по обе стороны помоста двумя тет-а-тетными амфитеатрами, и смешно наблюдать, как от подобных вольностей округляются глаза у дам средне-старшего возраста. Это они еще книжку не читали.

Вольностей на самом деле никаких особых нет, как нет и голой пионерки. Соития происходят быстро (по-военному), без скидывания прахорей и изображаются преимущественно барабанным боем. Барабан плюс десяток алых галстуков, видимо, приобретены в подпольном магазине "Юный зюгановец". Смысл раскатистой дроби в том, что Муха, будучи еще фактически ребенком, никакого удовольствия от своей сексуальной пахоты не испытывает, – "только звон в башке чугунный". Было время, когда порванная изнутри в клочки пионерка Мухина хотела руки на себя наложить. Но сипатый златоуст, батяня-комбат ей быстро мозги вправил. Этой маленькой коммунистической зомби немного надо: в "Широка страна моя родная" она верует, как в "Отче наш". Сознательность из ушей прет. И не только из ушей, как выясняется.

Свою постельную вахту тщеславная Муха сравнивает с несколько иным (хотя опять-таки постельным) мужеством Павки Корчагина. Долг перед родиной не выбирают, его исполняют. Есть такая служба – ноги раздвигать. Это вам не Дама с камелиями. Мухе бы ее проблемы...

Аутотренинг, подкрепленный цитатами из товарища Сталина, не дает Мухе впасть в грех самооплакивания. Благо на фронте есть кого пожалеть. Тело, которое вчера придавливало ее к топчану, обдавало жаром, содрогалось среди закаленных, как сталь, девичьих внутренностей, – назавтра доставляется с передовой несколькими мешками. Отдельно голова, отдельно туловище, отдельно руки, рвавшие резинку... Великая жалость у Мухи к транзитным – по пути из жизни в смерть – любовникам. Отношения между ними по сути братско-сестринские. Или дочерне-отеческие. Кровосмесительные, в общем.

Некоторая сбивчивость в рассказе про "Голую пионерку", может быть, не оправдана, но вполне объяснима. Одолев книгу и посмотрев спектакль, не знаешь в итоге, чем контужена сильнее. Я бы настоятельно рекомендовала совместить оба впечатления. Если только не боитесь перетрудить сердце.

Кононов пользуется преимуществами литературного жанра: "Пионерка" написана как один сплошной, временами сбивчивый, но все равно непрерывный 250-страничный монолог. Сюжет здесь, если допустимо называть сюжетом поток сознания, двигается назад. Инсценировка Ксении Драгунской соответствует запросам театра: зигзаги сглажены, спираль выпрямлена, монолог разбит на диалоги, действие пущено повествовательно – от завязки к финалу. К смершевской пуле.

Роман Кононова полон мистики, но при этом абсолютно прост. Спектакль Серебренникова весь составлен из символов – четких, красивых, талантливых. Качество высокое, количество чрезмерное.

Началась война – сверху рухнула груда кирзачей, едва не придавив маленькую Муху. Пацанва обувает сапоги и на ноги, и на руки, – топают с грохотом, утратив навык прямохождения, словно какой-то кошмарный ансамбль военной песни и пляски... Стрекочет пленка; на белой простыне в белом свитере, сверкая белыми зубами, марширует американка Мэри со своим черным ребенком. "Теперь понимаешь? – Теперь понимаешь!" Муха, она ведь из поколения Ж, жертвенного поколения, свято верившего, что: а) в СССР вольно дышит человек; б) у Любови Орловой длинные ноги.

"Я из пушки в небо уйду, диги-диги-ду"... Каждую ночь уходит в небо главная фанатка низкорослой, как весенний сморчок, артистки Орловой Маша Мухина. Растет она все еще, вот и летает по ночам. Этим редким на фронте свойством пользуется легендарный генерал Зуков. Он доверяет Мухе суперважные сверхсекретные задания и даже позывной ей придумал орнитологический: Чайка. Я Чайка, нет, не то, я Муха... Ночью, во сне, освобождается Маша Мухина от главного своего бремени – телесности. Порхает счастливая и бесплотная, пока не выдернут ее из забытья чьи-то мохнатые пальцы. Ну, бляха-муха!.. Опять стратегический рейд сорвали!..

Летала, летала наша Маша, и залетела. Не от совокуплений поспешных земляночных, а от скромного поцелуя в губы. Пионерка Мухина только по форме блудница, а по натуре сама невинность. Два лозунга ведут ее в коммунистический рай. Первый: живи сама и давай другим. Второй: умри, но НЕ давай поцелуя без любви. Когда-то еще в деревенской школе учитель немецкого Вальтер Иванович объяснил ученице Мухиной, что дети бывают от поцелуев в губы. Лейтенант Ростислав Овецкий полюбил Машу, как невесту. Сам не дотрагивался и слово взял, честное пионерское, что больше ни с кем, никогда... Только с ним одним, после свадьбы. Маша его поцеловала и забеременела. Вскорости голову Ростислава в узелке товарищи принесли. А потом тот же узелок, к Мухиному животу привязанный, просыпался вниз сырой землей. Выкидыш. Для которого, как для Победы, Муха сделала все, что могла...

Спектакли Серебренникова, будто советским Знаком качества, помечены клеймом большого таланта. Если заметна некоторая торопливость, некоторая на авось, на живую нитку схваченность, кое-какие пробелы и приблизительные решения, так ведь еще Маша Мухина говорила: "Вот и успевай как хочешь – с одной-то жопой на три ярмарки". Пардон муа, конечно, но из романа фразу не выкинешь. Тем более фразу, идеально характеризующую ритм жизни современных востребованных постановщиков.

"Голая пионерка" располагала не слишком перетрудиться, потому что сюда призвали Чулпан Хаматову. А присутствие Хаматовой – это уже на три четверти готовый спектакль, фильм, сериал. Как всегда, она чудесна, как всегда, поражаешься, откуда у такого воробушка такое бронебойное обаяние. Однако уже ощутим момент эксплуатации и самоэксплуатации. В "Голой пионерке" Хаматова выдает всю свою ничем не сдерживаемую эмоциональность, пронзительные надсадные крики, существование на грани истерики, весь свой контрастный диапазон – от хулиганистой пацанки до воплощенной женственности. Причем выдает не только на земле, но и в воздухе, головокружительно кувыркаясь на лонжах. Советский цирк, ля-ля-ля, ля, ля-ля-ля-ля... Вокруг Хаматовой почти сплошь массовка. С отдельными выходами на вторые роли. Колоритный образ несостоявшейся Мухиной свекрови – у Тамары Дегтяревой. В девичьих снах ведет свекровь лютую битву с генералом Зуковым, отвовевывает у него душу будущей невестки, пытается достать красного дракона метким плевком...

Дракон, он же генерал в кровавой, будто из огромного галстука сшитой шинели, он же Вальтер Иванович, он же припадочный смершевец, он же скромный ветеран в беретике, выступающий с рассказом про героическую Муху, – Владислав Ветров. На память о детской влюбленности в репрессированного учителя достался Мухе крохотный дамский "вальтер". А генералу она стала поклоняться с того исторического момента, когда приехал Зуков на передовую, выстроил своих орлов отступающих и каждого третьего собственноручно расстрелял. Стрелял и плакал, стрелял и плакал. К гипсовой, будто посмертной маске, к пустой глазнице подвешивает Ветров хрустальную слезу.

Это Жуков.

Иногда мне кажется, что россиянам лучше не знать свою историю. Запретить бы этот предмет в школах, отменить в институтах. Наша история давит на нас тысячью атмосферных столбов, отравляет всякую радость, как труп – колодезную воду, отбивает волю у тех, кто мог бы хоть что-нибудь изменить. Жуков, убивающий собственных солдат, мальчишек, – "что он ответит, встретившись в адской области с ними? "Я воевал". Ответит, что победа с человеческим лицом нам нипочем бы не досталась. Что наша Победа – это чудо, добытое НЕчеловеческими силами и НЕчеловеческим страхом.

Бродский поместил и маршала и безвестных солдат, им загубленных, в адскую область. В спектакле Серебренникова им встретиться не суждено: здесь ребята в исподнем и красных галстуках обживают райские кущи. Болтают ножками, забавляются, строят свои ангельские гимнастические пирамиды. И нимбы встают над стрижеными затылками. А, может быть, это Валгалла, куда унесла мальчишеские души заботливая валькирия Муха.

Серебренникову нужен был не просто спектакль – житие святой Марии. С ее неколебимой верой в газетные тексты и сообщения Информбюро. С усатым богом, который обитает в рубиновой звезде и испытывает свой народ, как Иова многострадального. Советская и церковная символика смешаны здесь в какой-то дикий коктейль. Контуженный сержант Лукич является Мухе в образе архангела Гавриила, на белом велосипеде с советским гербом над колесом. Пророчит, что родит она искупителя. Мы-то думали – Магдалина, оказалось, Богородица... Кощунство и святость могли бы балансировать в "Голой пионерке", как на острие иглы, но излишек песнопений очень утомляет, а медленный уход расстрелянной Мухи в царство вечного света вообще коробит банальностью...

Тем не менее, это не важно. "Голая пионерка" полна боли. "Голая пионерка" полна слов, которые проникают не только в ухо, но и в душу. У нас не принято ТАК поминать погибших. Или венок к могиле Неизвестного солдата, или служба заупокойная, или черный юмор Войновича. А чтобы сразу и то, и другое, и третье, да еще в истинно русском, фольклорно-былинном духе...

Не спешите возмущаться. Попробуйте понять. Лучше, чем патриотизм, может быть только правда. В сущности правда и является высшей формой патриотизма. У войны не женское лицо, но женские гениталии. Этот день мы приближали, как могли. Как могли, так и приближали. После спектакля Серебренникова хочется плакать горько и безутешно. Хочется встать, заорать, погрозить неизвестно кому кулаком: отольются тебе, ужо, Мухины слезы!..

Но ори, не ори, война-то давно закончилась. 60 лет уже, как... победили.

 - Кирилл, это к дате Победы?

- Я прочитал роман Михаила Кононова «Голая пионерка» три года назад и был поражен. Никакой Победы, никаких датских торжеств не было. Я стал предлагать. Отказывались, говорили, столь резкий материал, что отторгнет людей, короче, будет скандал, будут неприятности.

- А в чем скандал?

- В том, что война показана через поток сознания Маши Мухиной, которая спит со всеми командирами дивизии. То есть, грубо говоря, такая ППЖ, походно-полевая жена, подстилка.

- И она настоящая героиня?

- Причем не в сюжетном смысле, а в классическом, в большом, крупном, где есть долг, честь. И есть рок.

- Что же двигало девочкой?

- А святость. Родину защищала. Была уверена, что это ее служба Родине. Что служит общему делу Победы. Ее убедили в этом. Она и не беременеет. Она святая. У Кононова - и мы попытались воплотить это в спектакле -Победа наша - чудо. Страна, избитая, растоптанная, изничтоженная, униженная, раздавленная революциями, гражданскими войнами, репрессиями, побеждает - это чудо.

- А вы ждете от этой работы скандала?

- Я никаких скандалов не жду. И автор, когда писал, ни о каком скандале не думал. Он должен был это написать. Реальная история легла в основу. Конечно, будут разночтения. Люди очень стереотипны в восприятии. Им кажется, то, что свято, может быть только так. А по-другому нельзя. Но сейчас многое меняется. Вот что такое патриотизм...

- А что такое патриотизм?

- Патриотизм для меня - понимание высочайшей цены каждой человеческой жизни. Каждой. А не «мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем». Или «обгоним и перегоним». Не ура-патриотизм, а каждый погибший - это трагедия. Не Зуков, бросающий в топку войны пушечное мясо. Не тысячи, не сотни, не подлодками, не городами, не школами - а каждый. Те вещи, которые мы делаем, нас по-настоящему волнуют. Артисты выходят не просто спектакль играть, а это для них - поступок. Хотя такие понятия, как гражданский поступок, давно замылены. Чтобы не замылить - нужен парадокс, скажем, как святая грешница.


О ЧЕМ РОМАН?

«Голая пионерка» написана в 1980 году Михаилом Кононовым, ныне живущим в Германии. В России опубликована в 2001-м. В романе повествование ведется от лица пулеметчицы Маши Мухиной, четырнадцатилетней полковой шлюхи. Военный быт предстает перед читателями глазами девочки, которая никому не отказывает. Святость и порок, добро и зло перемешано, как бывает только на войне. В конце концов оказывается, что от всего пережитого Муха сошла с ума.