Leonid_Luchkin //Елена Дьякова

Ки­рилл Се­реб­ренни­ков пос­та­вил са­мую ска­зоч­ную и та­инс­твен­ную из ко­медий Шекс­пи­ра, прев­ра­тив ее в спек­такль-пу­тешест­вие, в ко­тором зри­тели блуж­да­ют по пол­но­му опас­ностей ле­су вмес­те с пер­со­нажа­ми, а дей­ствие про­ис­хо­дит в че­тырех раз­ных прост­ранс­твах. Сти­хот­ворный шекс­пи­ровс­кий текст мон­ти­ру­ет­ся с про­за­ичес­ки­ми встав­ка­ми от дра­матур­га Ва­лерия Пе­чей­ки­на — ге­рои как бы по­падают на при­ем к пси­хо­ана­лити­ку, пы­та­ясь и не умея спра­вить­ся с под­созна­тель­ны­ми стра­хами.     15 октября, предпоследним событием насыщенной и разнообразной программы фестиваля «Балтийский дом» стала сценическая версия Кирилла Серебренникова комедии Уильяма Шекспира «Сон в летнюю ночь», одна из премьер «7-й студии», ставшая частью репертуара «Гоголь-центра» после назначения Серебренникова худруком.

Правда, фестивальной публике представили не шекспировский сюжет, а обряд посвящения починщика раздувальных мехов Дуда в геи. Это случилось в пятой части довольно затянутого на четыре с лишним часа действа. Все предыдущие акты спектакля были подготовкой, предысторией инициации.

Часть № 1 - история Богов, где Бог Оберон поссорился с Богиней Титанией из-за мальчика, требуемого «в услужение».

Часть № 2 - история Людей. Бал выпускников. Две юные пары, не нашедшие в себе сил для любовного признания, получают помощь Богов (из части №1), которые путают объекты страсти, причем девичей половине достается война на контейнере для отходов друг с другом, а парни, наоборот, друг в друге находят интерес.

Часть № 3 - история Правителей. У психоаналитика две пары постарше – в двух лицах и Тезей, и Ипполита - обсуждают тему «Что девушкам больше любо: деньги или власть»? Заканчивается женоненавистнически: девушек обвиняют в потребительстве, приклеивают скотчем к стенам, выливают на голову продукцию молкомбината. Текст «Сна» дополняется отрывками из шекспировской комедии «Укрощение строптивой» и диалогами Валерия Печейкина, варьирующего темы карбюраторов, ПМС, Канта и члена.

Часть № 4 - история Рабочих. Репетиция спектакля, на которой люмпен за обещание пожизненных 6 пенсов в день соглашается играть в странной пьесе на празднике города, где будут «ну просто все».

Часть № 5 - Праздник города. Спектакль «Пирам и Фисба». Мистерия инициации.

При этом зрителям обещали «путешествие по мирам», обернувшееся четырьмя антрактами вместо одного, и долгим хождением с места на место по необъятным просторам сталинской архитектуры фестивального центра.

Сначала в торжественном паркетном фойе с колоннами, на втором этаже установлен полуразрушенный садовый парник, с двух противоположных сторон от которого размещены зрительские ряды.

Вторая и третья часть были показаны в рекреации перед 91 комнатой на четвертом этаже.

Четвертая часть - вновь парник на втором этаже.

И, наконец, пятая часть - на главной, большой сцене, причем ее центральный, вращающийся круг, застеленный азербайджанскими молельными ковриками, был поднят на полтора метра над уровнем сцены, так что заметно поредевший к финалу зритель свободно встал в два ряда вокруг досматривать финал.

 Четыре истории играются в разных пространствах. Зрители, переходя из зала в зал за своим Вергилием, рыжеволосым волшебником Паком, оказываются то перед старой дачной верандой, где выясняют отношения короли эльфов, Оберон и Титания, то в школьном классе, где предаются первым любовным утехам вчерашние выпускники с красными лентами через плечо.

Причем, одно и то же пространство может оказаться и сакральным, и профанным. За разбитыми стеклами веранды, где ссорились и играли эфирные создания, через час будут репетировать свою пьесу грубые ремесленники, и поэтика романтического запустения без перемены декораций превратится в бытовуху.

Но иногда эти два параллельных мира все же пересекаются: ткач Моток превращается в осла и внушает нешуточную страсть околдованной дурман-цветком царице эльфов Титании. Этот эпизод в спектакле разыгрывают дважды — с точки зрения богов и с точки зрения людей. Но в обоих вариантах волшебство Оберона выглядит отнюдь не безобидной шуткой. На испытавшего метаморфозу ткача, голого и дрожащего, больно смотреть. А вынужденная измена Титании вызывает у короля эльфов такую ревность, что в ярости он чуть не разбивает маленький земной шар, которым играет, как мячом, и кажется, вот-вот крикнет своей божественной супруге: «Шлюха!».

Впрочем, это мы еще услышим в части, посвященной земным правителям. У Шекспира про афинского царя Тезея и его невесту, царицу амазонок, сказано очень мало. «Тебя мечом я сватал, Ипполита / Твою любовь жестокостью снискал», — говорит Тезей накануне свадьбы. Отталкиваясь от этой фразы, Серебренников реконструирует сложные и мучительные взаимоотношения особ из высшего общества.

Здесь идут в дело и отрывки из «Укрощения строптивой», и фантазии драматурга Валерия Печейкина, полные интимных подробностей в стиле садо-мазо. Дело, напомню, происходит в кабинете психотерапевта, а на кушетках лежат два Тезея и две Ипполиты в дорогих костюмах и вечерних платьях. Женщины, понятно, мечтают о любви, а мужчины, начав с цитирования Канта и Ломброзо («Женщина — преступница и проститутка»), переходят к методу физических действий — тортом в морду, головой об стену. Вот такая любовь.

Этот мрачный эпизод контрастирует с историей четырех влюбленных, сделанной в абсолютно фарсовом ключе. Первая школьная красавица Гермия и очкастая ботаничка Елена в приступе ревности таскают друг друга за волосы. А их ухажеры под действием волшебной травы превращаются в супергероев из комиксов. Чего они только не вытворяют: катаются на роликах, стреляют из игрушечных автоматов, исполняют стриптиз...  В общем, зажигают так, что зрители сползают со стульев от хохота.

Веселье нарастает в финальной сцене, когда незадачливые ремесленники разыгрывают перед знатными особами свой самодеятельный спектакль про Пирама и Фисбу — называют Нинову гробницу «нинкиной», свирепо рычат и трагически воздевают руки. Но этот почти уже капустник вдруг резко тормозит на полной скорости, и шекспировская пародия сменяется текстом «Метаморфоз» Овидия, где покончившие с собой Пирам и Фисба предстают уже трагическими героями.

В финале актеры и зрители под чарующий «Плач нимфы» Монтеверди вместе вращают поворотный круг жизни, который постепенно заполняется неподвижными телами героев. И в этот момент срабатывает театральная магия, объединяющая публику и артистов в единое целое. Кажется, будто мы вместе принимаем участие в каком-то сакральном ритуале, приоткрывающем дверь в другой мир, где живут жестокие бессмертные боги и древние герои и который оказывается так близко — достаточно протянуть руку.  

Кирилл Серебренников: «С одной стороны, у нас как будто нет никакого сказочного леса, а с другой, мы хотели добиться того понимания, что этот лес — внутри человека, что все чудеса и сказки существуют в голове. Так что, спектакль, скорее, не про сказку, а про людей, которые влюблены. Такой, немножко психоаналитический вариант пьесы. О влюбленных людях, которые, пребывая в разном возрасте, в разных обстоятельствах, в разных социальных статусах, испытывают схожие проблемы. Конечно, схожие проблемы в каждой из четырех историй имеет свои нюансы и способы решения. В сюжете с ремесленниками нет любви, но именно они на протяжении всей пьесы готовят спектакль о трогательной истории Пирама и Фисбы, которая становится неким камертоном ко всему происходящему».

  Премьера на «Платформе» прошла в рамках фестиваля «NET» — но остается в московском репертуаре… да и попросту требует отдельного разговора. Кажется: и тут внесен весомый вклад в идею деконструкции театра, превалирующую в программе этого года, — спектакль идет в вызывающе нетеатральном (по каноническим понятиям) пространстве «Винзавода», за стеклянной дверью с лаконичной надписью: «Цех белого»; Шекспир дополнен диалогами драматурга Валерия Печейкина; комедия разделена на четыре почти независимых сюжета «Про богов», «Про людей», «Про правителей», «Про рабочих»; зрители переходят из одного грубо выбеленного «производственного помещения» в другое, сидят на списанных скамьях из школьного физкультурного зала, слушают барочные арии, рэп и истошную песню «Суицидница», а в финале вместе с актерами вращают поворотный круг.

Но деконструкции не получается. Лихорадочно-мрачный карнавал действа театрален до предела. В нем ищешь социальные смыслы, актуальные смыслы — и наконец понимаешь: «Сон в летнюю ночь» поставили ради чистого удовольствия поставить «Сон в летнюю ночь». Боги живут не в лесу, а в выморочной бесхозной оранжерее, в рассохшейся дачной теплице с битыми и пыльными стеклами. Зрители теснятся вокруг нее, словно наблюдают за съемками в павильоне. В парнике проплывают тени рыжеволосых эльфов на острых каблучках.

Черные береты Пэка со товарищи украшены сухим плющом, мхом, рожками оленят, пугающе подлинными черепами малых лесных тварей. Оберон, царь фей и эльфов (Харальд Розенстрем), яростно ревнует свою строптивую Титанию (Светлана Мамрешева). И волей Оберона — сок магического цветка («Любовью в праздности» его зовут», — безмятежно поясняет Шекспир) дурманит Титанию, бросая ее в объятия Осла (в прежней жизни — честного ткача Основы), разбивает юные пары «афинян», гуляющих в лесу, смешивая молодых людей в немыслимые «роковые треугольники», порожденные дурманом. Или, если угодно, — любовью в праздности.

Купидон, летящий «между луной холодной и землею», имеет вид андрогина: полуобнаженный, длинноволосый, с золоченой стрелой, пронзившей горло насквозь (фокус, положим, старый — но устрашающе эффектно выполнен), на колоссальных платформах, с успехом заменяющих котурны, похожий на святого Себастьяна и на порочную карнавальную тень, — он возвышается на две головы над толпой богемных эльфов… Эта теплица богов похожа на найт-клаб, пропитанный дурманным дымом травы, на декадентский карнавал заката и распада… если не старого мира, то прежнего искусства. И яростный отказ Оберона «продолжить род» божеств приобретает горькие и терпкие смыслы: здесь одна раса вскоре сменится другой. И крепко сбитый, по-солдатски бритый ткач Основа в образе осла населит землю, оставленную стаей эльфов.

Елена, Лизандр, Гермия, Деметрий в своих буйных подростковых страстях не нуждаются в участии Купидона на золотых котурнах. Все четверо перехвачены кумачовыми лентами через плечо: это не деревенская свадьба, а московский выпускной бал. На фоне теней первой картины они отчаянно смешны, вульгарны, нелепы… Но они — живые. И кажется: их отчаянные полудетские страсти, погони на роликах, дуэли на водяных пистолетах — самое теплое и искреннее, что есть в сюжете. Тинейджеры, хипстеры, жертвы ЕГЭ-2012, явные новобранцы «креативного классы» — только они тут и вносят ноту надежды на человеческое будущее для странного многослойного пространства, воссозданного в спектакле.

Третий отсек этого пространства — диалоги на кушетках психоаналитика. Реплики Шекспира тонут в диалогах, написанных для спектакля Печейкиным (ткань не срастается… но этого как-то уж и не спрашиваешь). Превратить дворец Тезея в Рублевку—Остоженку, отяготить герцога золотой цепью и пистолетом в сейфе — ход несложный. Но — начинает работать другой мотор спектакля.

…Четыре истории. Четыре пространства. Богемно-виртуальная, безнадежно разбитая оранжерея фей, эльфов, художников. Школьный двор, где отжигают рэп и целуются за мусорным баком. Пентхауз «правителей». Бытовка с китайским телевизором, где самодеятельный театр честного бородатого плотника Пигвы в каэспэшной штормовке лепит действо о Пираме и Фисбе.

Они не замечают друг друга, вот в чем штука! Они даже не снятся друг другу в летнюю ночь, существуя в одном тесном пространстве многострадального «Цеха белого». Сюжеты их жизнейв этом едином пространстве не объединены ничем: все тут скользят мимо «чужих», аки эльфы. Четыре разноликих толпы никогда не смешаются в единую. И в этот момент, пожалуй, тесный «Цех белого» начинает что-то напоминать: этот сон навеян реальностью. Сказать, какой?

…Там хорош и финал: действо о Пираме и Фисбе сыграно на огромном поворотном круге. Он не встроен в подмостки: зрители теснятся вокруг. Эльфы и артельные начинают его вращать. Пэк вытаскивает за руку из толпы зрителей — и вот на круг налегают плечом уже ползала. А там, на кругу, — Титания в золотом буддийском уборе поет арию Монтеверди. Пигва, Миляга и прочие спят вповалку. Но бритоголовый, по-солдатски крепкий Основа таращится на волшебное видение уходящего мира… Он помнит и не помнит, как был царем и рабом в образе осла. Он верит себе и не верит. Он слушает этот голос, точно оклик из другого измерения, из уходящего навек мира.

Но в его ошарашенном взгляде, в его способности слышать фею — залог будущей музыки.

Она родится очень не скоро. После долгих Темных веков. И все-таки: тут есть надежда.