pavel rudnev
Спектакль идет почти четыре часа и обладает медитативными, алхимическими свойствами - Клим, используя тавтологический принцип построения текста, магию слов, концентрические сложные словесные конструкции, абсурдизацию диалогов, держит сознание в активной фазе. Тут очень интересно, как романная структура Толстого сворачивается, чтобы уместиться в спектакле, за счет сокращения персонажей до семи, а запредельный интеллектуализм вставок, раскрытие скобок за автора, свойственные Климу, усушивают мелодраму до драмы. Чего нет в такой "Анне Карениной", так это разговоров о морали - ни аморальных разговоров о морали, ни моралистических. Не сюжетика Толстого интересует его потомков, а его глубоченная, космическая метафизика. Говоря языком шестидесятников, как в быте узреть бытие.
Пьеса Клима - про границы искусства, про таинство театра. Театр - актерская мольба или, вернее, возможность дорасти в экстазе до молитвы.
И финальный монолог Анны под мельтешащий свет проходящего поезда, когда однообразные движения взад-вперед корпуса актрисы выдают душевное измождение, таки становится своеобразной молитвой о милосердии, заклинанием тьмы. Как и пропеваемая а капелла буддийская песня "Битлз" Across the Universe, дополняющая мысли Клима о том, что театр и со стороны сцены, и со стороны зрительного зала есть "клуб одиноких сердец", где только и есть возможность (единственная во всей вселенной) понять друг друга, разглядеть в чужом себя.
В "Анне Карениной" - разговор о влиянии технологии на чувства современного человека. На XX век, который предвосхищает роман Толстого, наступает технология, дигитальное мышление, как на Каренину надвигается паровоз - обезличенная метафора рока. Клим дает нам установку: "театр на предполагает поезда" - в театре значение имеют эмоции и человек, а не техника; театр контактирует с вечностью и машину отрицает.
И поэтому Анну в этом спектакле давит не поезд, а кадры Первой мировой войны - геополитической катастрофы и первой технологической войны в истории человечества. Распад империй как результат мировой войны, технологический конвейер смерти, торжество машины - все это есть самоубийство чувственности, эмоциональности толстовского мышления. Но вместе с тем это еще и о значении кино в восприятии действительности. Технологии обрастают гуманитарными смыслами, вочеловечиваются. И, как правильно было сказано не нами, Анну Каренину давит паровоз братьев Люмьер. Что такое для человека XXI века прошлое, где оно концентрируется? Прошлое концентрируется в синефильских грезах, кинообразах. Прошлое для нас - это кино прошлых лет. Образы кино, липкие, навязчивые, формируют, крепят нашу память. Памяти не остается, остается кино - раз и навсегда снятое, оно фиксирует реальность и становится едва ли не документальным свидетельством о давно умерших людях, идеях, образах. Мир наших представлений при чтении книги, при просмотре спектакля - это "визуальный кинематограф в нашей голове", "внутривенное" визионерство.
Парадоксально, что - через годы и через целые театральные поколения - спектакль показывает, как васильевский метод в режиссуре, немного позабытый в суете театрального сегодня, реанимируется даже не через прямых учеников.
В спектакле торжествует именно васильевское восприятие театра: холодное рациональное взаимодействие и экстатический монолог, интеллектуальные артисты - мыслящие тростники , искусство интеллектуального мизансценирования, небытовая, очищенная речь. Но самое важное - это поразительно умный артист, труппа, ансамбль, умеющие не "занимать твой досуг", но стать собеседником, вопрошающим. Артист, который настолько обучен и развит, понимает свою задачу, что даже в жестком режиссерском рисунке не иллюстрирует задачу постановщика, а становится ее воплощением, полноценным автором идеи.
Каренина в спектакле растиражирована до трех Анн, обладающих разным темпераментом, интонированием и скоростью произнесения текста. Через множественную женскую природу – как через особо чуткий передатчик – транслируется сложносочиненное, плутающее вокруг да около и выруливающее к подсознанию искусства «послание» Клима, больше всего в этом тексте озабоченного точным определением все время ускользающего смысла. Важно все же, что Клим говорит со своими собеседниками голосами Анны К., изменившей не мужу, а Богу любви, потому что сделала неправильный выбор. Природа женщины, природа театра и Клим как художник – вот что волнует Клима-драматурга больше всего.
«Анна Каренина» – это, на первый взгляд, почти концертное исполнение прозы. В углу стоит пюпитр, к тексту на котором время от времени обращаются исполнители роли Хора. Шестеро актеров часто меняются ролями, особенно непостоянны женщины – все трое «проходят через Анну». В черном замкнутом пространстве павильона важны все детали – дым сигареты в луче света, шпилька в стильной прическе, машина для создания шума поезда, грампластинки, плотно застилающие пол.
Актеры то нарочито безэмоциональны, то срываются на повышенные тона. Страстные монологи Анны столь же горячи, как и комментарии Хора о театре, кино и фольклорных теориях Проппа. Поток текста Клима провоцирует актеров перебивать друг друга, не слушать, не слышать, переспрашивать. Фронтальная геометрия мизансцен диктует непрямые партнерские отношения. Все говорят даже не в зал, а адресуют свои слова куда-то чуть дальше и выше зрителей. Анна выходит из комнаты, Долли возвращается и останавливается. Они так и не попрощаются. «Одну одинокую фигуру заменит другая», – комментирует Хор.
Клим написал целый том комментариев к «Анне Карениной» чуть ли не в том же экспрессивно-аналитическом стиле, в котором сам Толстой подводил итоги «Войны и мира». Великий роман XIX века для режиссера — вселенная, в которой можно кропотливо изучать каждую деталь, раз за разом обнаруживая новый смысл.
На почве увлечения Толстым Клим входит в состояние мистической медитации, останавливая время и отменяя место действия. Встреча Анны Карениной и Вронского описывается четырежды — сначала это люди, столкнувшиеся на станции, затем судьбы, потом мужское и женское начало, а в четвертом описании Каренина смотрит на своего будущего возлюбленного, словно Богоматерь на Иисуса (в этот момент в зале кто-то тихо всхлипывает «Господи!»).
Вместо кулис — зеркальные стены, на сцене — зазеркалье, где много Анн и несколько Карениных, где Вронский вдруг становится Священником, который исповедует усомнившегося в своей вере Левина. Актеры меняются ролями, а их герои тают в отражениях, чтобы в какой-то момент превратиться в хор. Выстроившись в ряд, они поют Across the Universe, указывая на нерушимость законов мироздания. Nothing’s gonna change my world — звучит роковое предостережение словами песни «Битлз».
Анна Каренина попала под поезд братьев ЛюмьерИгра света добавляет небольшому пространству многомерность. С помощью фонариков, софитов и призрачных проекций, которые возникают на трех полупрозрачных занавесах, сценическая конфигурация меняется раз пятнадцать. Новая «картина» — и другие действующие лица, фон, свет и тень. Неизменно только ощущение неминуемой смерти.
Анна умирает не на сцене. Чтобы показать смерть, не нужно демонстрировать тело, считает Клим. Героиня вспоминает пережитое и спрашивает — почему всё вышло именно так? В ответ грохочет стук колес.
Анна Каренина попала под поезд братьев Люмьер. «Анна и Вронский остались одни. Не вдвоем, а именно одни» — так описывает Клим взаимоотношения возлюбленных. Модель мира, которую выстраивает режиссер на сцене, не предполагает прямого контакта — герои обращаются друг к другу, но при этом смотрят в зал. Трагедия — невозможность идеальной любви — возникает от тотального одиночества.
Клим неоднократно, практически в каждом акте, напоминает о разнице между театром и кино. Символическое прибытие поезда, которым начинается и заканчивается история Анны, рифмуется с документальным фильмом братьев Люмьер. Ходит легенда, будто на зрителей первого синематографа он оказал огромное впечатление.