Сергей Васильев
КЛИМ (по паспорту Владимир Клименко, но по имени его почти никто не знает и тем более не называет; впрочем, он и самоидентифицируется по этому псевдониму) — театральный философ, режиссер, драматург. Родился в 1952 году в Украине. Закончил в Москве ГИТИС (курс Анатолия Эфроса и Анатолия Васильева). Настаивает на том, что театр — Прарелигия, в основе которой «Нулевой ритуал». В конце 80-х годов создал в Творческих мастерских при Союзе театральных деятелей лабораторию по изучению человека как феномена и исследованию пространства многомерного времени. Основные проекты, созданные в этой студии,- «Три ожидания в „Пейзажах“ Гарольда Пинтера», «Пространство Божественной комедии „Ревизор“, „Индоевропейский проект“ Лестница-Древо» («Слово о полку Игоревом», «Персы» Эсхила, «Гамлет» Шекспира, «Упанишады»), игровой марафон «Мир… Театр. Мужчины… Женщины… Актеры и Шекспир». После роспуска «Мастерских» преподавал, проводил мастер-классы в России и за границей, В середине 90-х изредка стал сотрудничать как приглашенный режиссер с театрами, в основном Санкт-Петербурга. Среди спектаклей — «Луна для пасынков судьбы» О’ Нила («Золотая маска»), «Сон об осени» Фоссе, «Гроза» Островского (премия ЮНЕСКО). Автор около тридцати пьес «о театре и для театра»
Первый обладатель высшей российской театральной премии «Золотая маска» в категории «Новация», авангардный режиссер и драматург Клим принадлежит к породе, что называется, чудаков, не приручаемых, перпендикулярных людей, отваживающихся жить своеобычно, произносить свои слова и чертить воздух собственными жестами. Жить, вопреки унылой пословице, не так, как водится, а так, как хочется. Осознавая при этом чудовищную ношу своей индивидуальности. Клим, между прочим, именно так и существует.
Один из признанных лидеров нового русского театра, он в начале 90-х последним покинул блиндаж легендарных экспериментальных Творческих мастерских в Москве. Говорят, когда изнуренные неустроенностью, нищетой и безвестностью мастерскую Клима оставили последние актеры, он продолжал выполнять ежедневные тренажи в одиночестве. Скорее всего, это миф. Показательный, однако. Личности вроде Клима во все времена, а пуще всего — бессовестные и торгашеские, словно служат оправданием искусству, отдуваются своей судьбой за компромиссы, фарисейство, предательства, пресмыкательство своих менее стойких коллег. Они беззаветно жертвуют себя идее творчества, терпя лишения ради умозрительного, скажем честно, для большинства ощущения свободы и верности своим принципам. Одним словом, остаются неисправимыми и глупейшими максималистами.
Клим именно таков. Он, пожалуй, совершил самый радикальный эксперимент в сверхталантливой генерации своих ровесников, заставив иначе, чем было принято, воспринимать театральное время. Его «Божественное пространство комедии Гоголя „Ревизор“ или „Три ожидания в „Пейзаже“ по Гарольду Пинтеру категорично извлекали зрителей из механических городских ритмов, предлагая окунуться — иногда на несколько вечеров кряду — в плавное течение вечного времени. Кому-то, конечно, эти эпические медитации в подвале казались невыносимой скукой!.. Но ценители были приворожены шаманством гривастого и меланхолично тянущего фразы режиссера. В Климе вообще есть что-то магнетическое. По крайней мере, колдовской, очищенный до притчевой полировки театр он умудряется создавать даже на выжженной, вымороченной, ожлобившейся, чванливой в своем невежестве и самодовольстве территории рутинной провинциальной сцены. Между прочим, и „Новацию“ он получил за спектакль „Луна для пасынков судьбы“ Юджина О’ Нила, поставленный с заматеревшими в своем непоколебимом мастерстве артистами. Сам слышал, как одна из участвовавши в той постановке премьерш изумленно признавалась, что, дескать, „этому блаженному невозможно было отказать, что-то заставляло играть иначе“.
Клим, кстати, украинец. Он родился под Львовом, вырос на Полтавщине, театром заразился Харькове, где служил машинистом сцены в академическом театре имени Шевченко, одновременно пробуя силы в любительских коллективах. Потом, что типично было для вязкой ситуации начала 80-х годов, драпанул с оцепенелой Украины в Москву, «чтобы никогда не возвращаться» Радикально отрезать родину, однако не получилось. Долгое время Клим нежно и терпеливо опекал запорожский театр LaVie, где актеры играли в костюмах из его коллекции (собранная на московских барахолках, она соперничает в богемных московских кругах в популярности только с аналогичным собранием нарядов еще одного украинского авангардиста в Первопрестольной-Петлюры).
Затем, не устояв перед напором и обаянием Владислава Троицкого, стал заниматься с актерами его «Даха», писать для них пьесы. Впрочем, не только для них. Его «Богдана» играют во Львовском театре имени Леся Курбаса, «Украинский Декамерон» — в Одессе, а «Божественное одиночество» даже в Национальном театре имени Ивана Франко. Но, в общем, надо объективно, хотя и растерянно констатировать, что родным человеком для современной украинской сцены Клим так и не стал. Самого режиссера это, впрочем, ничуть не удивляет. Он вообще умеет смотреть на ситуацию с умиротворенной трезвостью. Хотя и принципиально не намерен ей льстить.
Художник — это человек, говорящий поперек
Клим: В Украине вообще не чувствуют и не понимают мировой контекст. И панически боятся что-либо изменить или даже самим себе что-то позволить. В Киеве совершенно бесподобный, мощнейший энергетический ландшафт, поразительная публика — красивая и милосердная. А театр — безнадежно ущербный, как смертельно больной. Люди в нем не то что не талантливы, нет же, видишь светлые хорошие лица, но испуганные какие-то. Мне в Киеве иной раз приятнее смотреть на продавщиц в супермаркетах, чем на актрис, — они молоды, красивы, свободны. А в театре — только страх. Страх выйти за рамки привычного. Ведь и андеграунд возникает в сильной художественной ситуации. А здесь все заново строить надо. Поскольку театр-учреждение продолжает жить по принципу: не высовывайся — получишь по голове. Можно сделать титаническое усилие и к общему изумлению вырастить в оранжерее отдельного спектакля экзотический плод, но нужно и осознавать, что в будущем году на этой почве все равно снова посадят огурцы. Вообще я в последние годы стал еще жестче разделять Украину, фигурально говоря, как намерение Бога — и Украину как результат деятельности людей. Мне кажется, что Бог хочет этой земле счастья, а люди, на ней живущие, — нет.
Чехов говорил, что раба в себе надо выдавливать по капле, а нас, я сам это всю жизнь чувствую, необходимо высушивать, как болото. Дабы избыть хохляцкое сознание. Я никого не хочу обидеть, но государственного сознания здесь все еще нет. Парализованный страхом реформ театр, театр, не решающийся ставить перед собой большие цели, театр, равнодушный к своему будущему, погрязший в заскорузлости и подозрительности к любым начинаниям молодых, — наверное, следствие этого не сформировавшегося, инфантильного гражданского сознания. Ведь культура — интерьер духовного бытия человека. И театр позорит себя, если смиряется с собственной деградацией и извивается, как лакей, перед публикой.
Художник обязан говорить своему народу о его несовершенствах. Это человек, говорящий поперек. Если государство очень религиозное, он заявляет: «Бога нет». Если в стране господствует атеизм, художник утверждает: «Бог есть». Функция культуры — учить сомневаться в мнимых ценностях и незыблемых истинах. Шут должен говорить правду королю. А король — уметь ее выслушать. Если в обществе пропадают шуты, значит, власть короля чахоточна. Я убежден, что Украина не должна сегодня жалеть денег на театр. Не мной первым сказано, что он объединяет нацию, формирует национальное сознание. В одной моей пьесе есть слова: «Король и церковь. Только те и те. Лишь те, над кем толпа не властна. Толпа и театр — есть вещи несовместные. Театр все-таки очень элитарная вещь. Он, как, впрочем, и само искусство в высшем смысле слова, существует в системе идеалов, высоких задач и целей.
Я знаю, ты разделяешь театральные поколения на растительные и строительные. По каким признакам ты их определяешь?
Это особые технологии взаимоотношений с социумом. Есть периоды, когда строят театральные здания, создают новое пространство для игры. А когда театр построен, там, обычно, возникают люди, несущие истинную жизнь. Они как вода. Вода ведь исполняет в строительстве дерева определенную роль, хотя сама по себе ее форма не самоценна. Строители понимают земную реальность. Они, как порядочные родители, сначала создают материальную базу, а потом заводят детей, которые, увы, потом часто своих родителей стыдятся, хотя и тратят заработанные ими деньги. Потерянное поколение — всегда поколение художников. Людей растительных, оранжерейных.
А какой тип театра преобладает в Украине?
А он есть здесь, театр? Ситуация, в которой находится украинский театр, чудовищна. Молодой человек ничего не может здесь сделать. Здесь вообще больше пекутся о пенсионерах, чем о молодежи. Логика для меня непостижимая. Люди, которые Советский Союз строили, продолжают это делать. Есть театр как коммерческое предприятие. Но нет воли в обществе и власти видеть его чем-то большим. Ведь искусство, на самом деле, — это блажь.
Когда есть в стране люди богатые, сознающие ответственность за будущее, верящие в свою землю, и в то, что на ней будут жить их дети, тогда они и вкладывают деньги пусть в непутевых, но в своих — художников, ученных. Или в систему образования к примеру. У нас же страна живет сегодняшним днем. Норовя при этом игнорировать объективную реальность. В нынешнем же театре она связана, в частности, с отсутствием, за единичными исключениями, режиссуры. А значит, больших задач и поступков. Нужны герои, которые, как хирурги, отсекут все гнилое, и начнут творить.
Откуда им взяться?
Нужна снова-таки государственная воля. Причем нещадная. Надо распустить театры, законодательно перед этим запретив перепрофилирование их зданий. И объявить конкурсы на замещение всех должностей — директоров, главных режиссеров, артистов. Если своих лидеров не хватит, надо нанять их за границей. Одновременно реформировать систему театрального образования.
Ты сам-то веришь, что такое возможно?
Да, в моем поколении буддистский принцип недеяния, увы, часто удобно трактуется как неделания. Возможно, мы отвыкли бороться. Но, желая изменить реальность, лучше быть воином. То есть или всех соперников изначально простить, или же их все-таки уничтожить. У нас, конечно, развит и другой путь — тихо страдать. Недавно я сказал себе: «Моя кровь — это борщ». И это ужасно. Ведь все там есть: и бурячок, и капуста, и сало, и турки, и татары, и поляки. Но это только кажется, что дети, появившиеся от соединения представителей далеких народов, красивы. Давно доказано, что это не так. А какова кровь, такова и идеология. Страны, в которых существует сильный театр, богаты традицией. А у нас ее нет. Здесь гениальный человек умирает, и на другой день о нем уже никто не помнит. Владимир Николаевич Оглоблин, убежден, по таланту не уступал Товстоногову. Его беда была только в том, что он жил здесь. Я думаю, что тут такая земля.
Ладно, здесь растут огурцы, а не бананы. Но как объяснить феномены Влада Троицкого с «Дахом», Андрея Жолдака, в конце концов?
Влад по сознанию русский человек. Это как к аборигенам приезжает иностранец. Он поражен необычностью их культуры, и влюбляется в нее. Это не говорит о том, что аборигены плохи. Просто их уровни разные. И Влад, по-моему, совершил фантастическую попытку, чтобы на этой территории начало что-то происходить.
Андрей — типичный человек строительной генерации — просто волшебник. Хотя и обстоятельства в Харькове ему улыбнулись — ему достался все-таки бывший театр Леся Курбаса, едва ли не единственный в Украине с подлинной традицией, да и «король» в лице местного губернатора на момент его работы в театре имени Шевченко наличествовал. Хотя одно из самых страшных моих наблюдений последнего времени: как только Андрюша покинул театр, все его невероятные усилия были погребены. Театр стал хуже, чем был до него. У актеров появилась фанаберия, хамство. И Андрея поносят теперь те, кто в рот ему смотрел.
Знаешь, что я сейчас подумал. Почему в Украине самая любимая пьеса «За двумя зайцами»? В чем ее сюжет? Появился некий человек, который хотел нести культуру. Открыл цирюльню. Хотел жениться на образованной девушке. И чем это кончилось? Битьем и изгнанием,
Но Голохвастый еще за одной барышней приударял.
Но он же художник. Любит красоту. Французы не избивают художников за то, что они любят многих девушек. А дело все в том, что мы не терпим лидеров. Или думаем, что хорош только тот командир, который всех подавляет. А настоящий лидер ведь не уничтожает всех вокруг, а помогает им раскрыться. В театре, как нигде, это видно. Театр — это осознанная штука. Где нет нации, там нет и театра. Это, увы, закон. Так что украинскому театру пока остается только сострадать. Не будет его, пока у нас вместо крови — борщ.
|
|