Беседовала Елена Мигашко
Прошедший год был ознаменован четырехсотлетним юбилеем Уильяма Шекспира. В 2016-м в Украине впервые перевели и поставили «Зимнюю сказку» (реж. Е. Худзык), в Театре им. Франко А. Варсимашвили сделал «Ричарда III», в Ивано-Франковском театре Р. Держипильский анонсировал «Гамлета», о своих намерениях поставить главную пьесу драматурга заявили также Павел Арье во Львове и Андрей Май в Киеве. Тем не менее, Шекспир на украинской сцене – все еще фигура эпизодическая. Мы решили поговорить с режиссером, чьи отношения с культовым драматургом переросли в сценический опыт, а спектакли по его произведениям стали уже почти классикой украинского театра.
Наряду с Чеховым, Мольером, античными драматургами, Шекспир – один из театральных китов. «Лакмусовая бумажка» для театра отдельно взятой страны. Как Вы думаете, достаточно ли Шекспира в Украине?
Считаю, недостаточно. Как думаете, почему? Почему режиссеры не хотят его поставить?
Может, у них есть страх перед тем, что на это могут не пойти. Отношения с трагедией у нашего театра, в принципе, не очень сложились.
Но вопрос не в том, чего они опасаются, а в том, что театр складывается из отношений двух слагаемых. Это – сцена и публика.
Вы считаете, публика не готова?
Думаю, да. Культура, как образование, существует затем, чтобы человек, утончая свои органы восприятия, видел жизнь в ее многообразии. А у нас культура воспринимается как развлечение. Это запрос абсолютно неправильный, непродуктивный. И с этим ничего нельзя сделать. Театр не может менять людей.
Это принципиальная позиция – театр не может менять своего зрителя?
Да. Общество меняется, и вместе с ним меняется театр. Должен появиться запрос.
У нас очень много «Ромео и Джульетт», они идут в каждом областном театре. Много комедий. Довольно часто, по нашим меркам, ставили «Ричарда III». Есть пьесы, которые становятся ходовыми, а есть те, которые не попадают на сцену вообще. Нет, например, ни одной драматической постановки «Кориолана». Почему?
Для таких пьес как «Кориолан» или, например, «Ричарда ІІІ» важен современный контекст, интерес зрителя может быть в резонансе с реальными событиями. А к «Ромео и Джульетте» традиционно относятся как к истории любви – мелодраме. Я считаю, что это неправильно. Если бы это была только история любви, она не была бы трагедией.
Но она ведь трагедия?
Да. Шекспир рассматривает любовь как идею. В любой трагедии есть герой, который является носителем идеи. Здесь и возникает понятие трагической вины. Герой «зашагивает» за этот средний компромиссный уровень, мейнстрим. И поэтому он погибает.
Ладно. Вспомним «Гамлета». Во времена Шекспира этот текст был только одним из вариантов расхожей истории. Почему одни тексты преодолевают временной барьер, а другие – нет?
Так же и со спектаклями. Один спектакль идет два года, а другой – двадцать лет. Первый в течении короткого времени отвечает на собственные вопросы. И он исчерпывается. Длиться может только то, в чем заложено бесконечное движение между «да» и «нет». Вот Вы пьесу «Гамлет» можете сто раз разбирать. И сто раз другие ее уже разбирали. Но человек все равно берет текст и думает: нет, что-то тут не то. Там всегда есть напряжение. Там нет окончательного ответа.
С чего начался ваш личный интерес к «Гамлету»?
Это – текст, в котором есть потенциал театра. Он заставляет актера находить некое расположение на сцене, которое никогда не будет описываться как бытовое, небытовое, как-либо еще. Актер на сцене – это очень определенная субстанция.
Вы сразу решили, что будете ставить «Гамлета»? Или выбирали что-нибудь из Шекспира?
Во-первых, дирекция Одесского театра была не против. Во-вторых, был Яков Кучеревский, который мог сыграть Гамлета. Это – актер, который прогрессировал с огромной скоростью. Я видел, какой у него потенциал.
То есть, в нем изначально как бы сквозил протест?
Нет. Вы пытаетесь очень рационально обо всем говорить! Это ошибка. Ну при чем тут протест? Какой протест? Актер – фигура не протестная. Актер – это игрок на сцене. Какое отношение это имеет к протесту? Он прежде всего получает удовольствие от игры.
Я имею ввиду противопоставление себя – миру. Важную для Гамлета черту.
Нет. Только чувство игры. Чувство театра. В составе этого чувства есть доля протеста, есть и провокационность, и обязательное чувство юмора. Например, для меня абсолютный актер – это Линецкий Виталий. Он в жизни был такой же, как на сцене. Актер – это была его сущность.
Что ж, Вы ставили «Гамлета» в 2009 году. К тому времени зритель видел сюрреалистического «Гамлета» А. Жолдака, С. Моисеев уже изобразил Гамлета как жестокую машину для убийства. Вскоре появится нашумевший спектакль Остермайера, где принц истерически поедает землю на сцене. А у Вас довольно-таки классическая интерпретация героя. Он – антагонист, который противопоставляет себя мертвому миру кукол и карточных фигур, «благородная душа». Вы считаете, что это – характерный для современности герой?
Я думаю, Гамлет характерен для любого времени. Всегда есть живое, а есть – неживое. Гамлет – это человек, который живой. Всё.
В отличии от остальных героев?
От большинства, да. Но он ничего специально не противопоставляет. Это не выглядит как «Начну-ка я себя противопоставлять!». Просто он так чувствует, он так дышит. Вы же понимаете, что в политику, например, не каждый человек пойдет. Ну вот Вы хотите пойти в политику? Чтобы попасть в это логово тарантулов?
Конечно, нет.
Ну вот, видите. Вы просто чувствуете, что Ваша жизнь, она происходит в другом месте, про другое.
…И это все не о том.
Ну конечно!
А как Вы относитесь к мысли, что мы живем в безгеройную, совсем не гамлетовскую эпоху? Что классический герой, который выгодно отличается от окружающих, невозможен. Потому что разрушены категории высокого и низкого.
Понятие героя не связано с категориями высокого и низкого. Быть героем – это умереть. Человек обычно располагает жизнью так, чтобы она длилась. И я никому бы не посоветовал оказаться в роли героя. С другой стороны, иметь в себе элементы героического важно. Быть живым – вот что, собственно, важно. Сегодня быть живым – это уже героизм. Вот, например, в начале пьесы у Гамлета есть монолог о матери, которая выходит замуж, еще не сносив обувь в которой шла за гробом отца. Он чувствует, что что-то неправильно. Он пока не знает, что дядя убил отца. У него еще нет идеи мести, но он чувствует: что-то не так. Не каждый умеет это чувствовать. Это и значит быть живым – чувствовать. Гамлет ведь тоже вовсе не готовился к героизму. Просто наступил момент, и он сделал выбор.
В отношении «Гамлета» есть два взгляда. Современные публикации «Гамлета» – это компиляция Первого фолио с текстом второго, авторского, или даже отчасти «пиратского» кварто. Такой себе палимпсест. Не факт, что Шекспир вообще предполагал некий окончательный вариант. Как вы считаете, «Гамлет» гениален благодаря сочетанию случайный поправок или это такой грандиозный паззл, задуманный Шекспиром?
Знаете, чем отличается физик от Господа Бога? Тем, что физик изучает грозу, а Господь ее создает. То же касается и текста. Он есть, как явление. А изучай историю его появления, не изучай… Я поэтому никогда этим не занимаюсь. Раньше занимался. Я раньше страшно хотел быть физиком.
Как вы подходили к Шеспиру раньше? Что читали дополнительно, перед тем, как начинали ставить его тексты?
Ничего. Меня интересует текст, структура, контексты, которые актуальные для меня: контексты современного мира и современного театра, а не шекспировской эпохи и «Глобуса».
Вы считаете Шекспира своим автором? Трагическое и комическое как полюса, Вам ведь, ближе, чем драма? Кстати собираетесь еще его ставить?
Трагическое и комическое – два столпа театра. Все остальное – проходные этапы…Я его прямо сейчас и ставлю. Я ставлю со студентами «Двенадцатую ночь», комедию. Я думаю, для них это очень полезно, ведь
Шекспир очень требователен к актеру. Это вызов для актера, очень серьезный. Не только для режиссера. Его невозможно поставить и сыграть походя – не задумываясь, не ковыряясь. Если тебе интересна твоя жизнь в процессе репетиции Шекспира, то ставь. А если ты не открываешь для себя вместе с Шекспиром что-то новое каждый день, то лучше не соваться просто.
Если не появляется своего высказывания «сквозь» Шекспира?
Для меня цель, задача – это не высказывание, не месседж. Вопрос в том, что ты должен создать театр. Конечно, спектакль потенциально содержит в себе высказывание, но оно для каждого зрителя свое, и зависит только от его сознания. Я могу не вкладывать конкретный смысл. Могу ощущать что-то, когда идут репетиции. Человек ведь не знает, о чем ему снится тот или иной сон. Видимо, он прочитал такую книжку, или встретился с таким человеком. А ты за свои сны, в общем, отвечаешь. Если ты можешь что-то узнать, соприкасаясь с текстом, значит, это ты сам актуализировал этот смысл. Об этом говорил еще Платон: узнать – это вспомнить. Но для этого ты должен положить в себя книжки, кино, встречи с людьми, разговоры. И спектакли тоже. Если люди поймут, что это важно, они будут ходить на Шекспира. Но этот запрос – выстраивать себя – должен появиться. Мне кажется, что молодые люди уже другие, у них это есть.
Интересно ведь получается. Вы говорите, что с текстом нужно сталкиваться наедине, ничего дополнительно не читая. Но для того, чтобы с ним по-настоящему столкнуться, нужно, чтобы в тебе уже было много всего.
Поэтому человека «делают» с детства – сознание человека ведь формируется очень долго. Представляешь, сколько всего в человека нужно вложить, чтобы там хоть что-то зашевелилось.