Марина Давыдова

Спустя 20 лет после премьеры уже и неловко вспоминать, какие неистовые споры вызвала  работа  режиссера и какие баталии развернулись вокруг него самого. Жолдак ломал все представления о приличиях. Он подписывал афиши на манер какого-то мелкого князька: Жолдак-Тобилевич IV. Он выглядел, как Пантагрюэль, прикинувшийся Тарасом Бульбой (один оселедец чего стоил). Он был неистов, неукротим, избыточен, преступно безрассуден. Представители русской духовности обвиняли Жолдака в безнравственности, плагиате, промискуитете и в том, что он пьет за завтраком кровь невинных младенцев. Артисты при виде громокипящего малоросса немедленно делились на две группы: одна выразительно посылала его (в Украину), другая шла за ним, как дети за волшебной дудочкой гамельнского крысолова.

Я сама шла за этой дудочкой. Я была уверена, что визуально Жолдак наследует Серею Параджанову (а вовсе не Някрошюсу, как принято было считать), что в глубине души он тихий мистик (а не варвар-язычник, как многим казалось). Имена Фабра и Кастеллучи в связи с Жолдаком 20 лет назад никто не называл, поскольку в те давние времена было плохо известно, с чем вообще едят этих «фабра и кастеллуччи», но сейчас связь очевидна. Тогда было очевидно другое – перед нами какой-то эстетический и психофизический феномен: энергия этого человека бьет через край, фантазия не ведает границ, это не фонтан и даже не гейзер, это какой-то брандспойт.
«Да за такие спектакли яйца надо отрывать», – сказал по поводу Жолдака один очень талантливый театровед, мой любимый учитель. Мое сердце разрывалось между нержавеющим (платоническим) чувством к учителю и восторгом перед открытием новой театральной планеты. Схватки вокруг Жолдака были кровавыми. Приходилось резать по живому.

За двадцать минувших лет жизнь волшебно преобразилась.Театральная система стала куда мягче к радикалам и экспериментаторам. Старшее поколение критиков по большей части само полюбило наших кумиров. Мое поколение боится повторить ошибки учителей и на всякий случай относится ко всем новым экспериментаторам с вежливым интересом – вдруг там есть свой «потенциальный Жолдак». Самих же радикалов и экспериментаторов расплодилось великое множество: два года учи имена, все равно завалишь экзамен. Иногда критики зовут «потенциальных жолдаков» на свои дискуссии и встревоженно интересуются: скажите, а мы правильную оптику выбираем, чтобы рассмотреть ваши опусы?
– Неправильную, – угрюмо отвечают «потенциальные жолдаки», – мы ставим интересные эксперименты, а вам с вашей оптикой кажется, что х..ню.

Одна такая дискуссия состоялась как раз вчера, примерно в то время, когда шла трансляция «Тараса Бульбы». Кажется, история повторяется, думала я в ужасе. Вон наши учителя не рассмотрели Жолдака с Серебренниковым (они даже Марталера с Кастелуччи не сразу рассмотрели, а долго рассказывали, что это все пустое шарлатанство). Надо навострить уши. Пусть новые критики, ровесники «потенциальных жолдаков», укажут замшелому критическому синедриону в лице моих ровесников на новые неведомые шедевры нового театра. Я уже взяла ручку, чтобы записать имена.
Но новые критики с их новой вроде бы оптикой не спешили с блеском в глазах рубиться за «потенциальных Жолдаков». Новые критики начитаны и умны, но говорят они в основном о самой оптике, о Рансьере и Буррио, о системе привилегий, о проблеме идентичности, о постколониальном взгляде, о новом горизонтальном мире. Когда я слушаю их содержательные речи, мне неловко перечитывать собственный наивно-восторженный текст:
«До этой премьеры еще можно было сомневаться, кто такой Жолдак: экзотическое театральное чудище, которое попыхтит, поревет, поэпатирует и уберется восвояси, или настоящий режиссер, для которого радикальный жест – не спекуляция, а естественная форма жизни в искусстве. Теперь сомнения отброшены. Смотрите, дивитесь, негодуйте, утирайте слезы платком. Это – Жолдак».
Хотим мы того или нет, но все нынешние кумиры были созданы, в том числе, нашими руками и нашими голосами. Нам было, с кем и с чем бороться за них, был драйв, было желание воспевать тех, в кого мы верили, искать для них правильные слова и верный угол зрения. Новой критике не с кем бороться (ее никто не прессует и не запрещает любить то, что ей любо), но и своих гениев у нее нет. Она ни о ком не будет писать взахлеб. У нее другие заботы. Другие задачи. Другая лексика. Какие могут быть гении в горизонтальном мире всеобщей партиципаторности.
 
«Потенциальным жолдакам» не добиться славы настоящего Жолдака, не потому что неправильно выстроены иерархии, не потому что у старой российской критики нет правильной для них оптики, а потому что за них попросту некому рубиться. Новой критике с ее новой оптикой новые кумиры просто не нужны.